О-Л 2
Шрифт:
Клочок земли, к которому идешь всю жизнь.
Колдовской остров, которого нет на картах, но который вдруг поднимается из воды, когда уже почти не осталось надежды на спасение.
— Это — что это? — пробормотал я вслух. — Тут же был Хаос!
Маня втягивал ноздрями воздух и мелко дрожал. Я никогда раньше не видел его таким. Казалось, он впал в транс, не решаясь сделать ни шагу, и одновременно — всей своей звериной душой стремясь к тому, что скрывалось за деревьями.
— Пойдем, дурашка! — я положил руку ему на шею. — Никто нас не укусит, мы
Так мы и подошли к опушке — Маня деревянно переставлял ноги, словно был в любой момент подпрыгнуть на месте и рвануть прочь, а я не ощущал никакой опасности.
Здесь было странно.
Но не опасно.
Не может быть опасно там, где кусты цветущего на опушке шиповника пронизаны солнцем, где под ногами пружинит толстый слой прелых листьев, сквозь который пробиваются кустики земляники, а над головой суетятся веселые птицы.
В дубраве жили сотни птиц — юрких степных воробьев и золотистых люшиков. Они чирикали и свистели, они перепархивали с ветки на ветку и роняли на нас то увядший листок, то зеленую ягоду боярышника, то крохотный желудь. Они настороженно наблюдали за нами и обсуждали на своем птичьем языке каждый наш шаг.
— Не бойтесь, мы просто посмотрим, что там, — обратился я к пернатым хозяевам.
Конечно, глупо разговаривать с мелкими пичугами, но этот мир полон духов, которые могут вселиться в тело любого воробья.
Под деревьями царила прохлада, пахло прелью, цветущим шиповником и чистой водой. Только редкие солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны, пятная землю лужицами света.
И вот впереди блеснула вода — озеро здесь все же было: крохотное, словно лужица на дороге, но глубокое и чистое, как отраженное в нем небо.
В других обстоятельствах обожающий воду Маня не упустил бы случая залезть в него по уши, но сейчас он, и так шедший на полусогнутых лапах, распластался в траве и замер в паре шагов от берега. Я ничего не понимал. Ну — озерцо. Ну — питается оно от крошечного родничка, который сначала наполняет мраморную чашу, потом переливается через край и стекает в ложбинку. В этих краях можно найти немало осколков ушедших эпох. Защищенные древней магией, они сопротивляются разрушающему действию времени. Белый мрамор с розовыми прожилками лишь снизу, у днища чаши, покрыт мхом, а резные края такие, словно и не пролетали над ними века владычества Темного Властелина и его наследников… Эльфы умели делать красивые вещи. Но зачем на брюхе ползать?
Я сделал шаг к берегу и наклонился. Поверхность озерца — идеальное зеркало, лишь опавший лист не дает перепутать верх и низ, воду и небо. А сама вода прозрачна настолько, будто ее и нет вовсе, виден каждый камешек на дне, каждый стебелек травы.
Даже страшно коснуться этой чистоты руками, на которых и зола от костра, и жир съеденной утром каши. Машинально я принялся тереть ладони о полы халата и вдруг услышал женский смех.
Она сидела рядом с мраморной чашей.
Молоденькая эльфийка, почти ребенок. Голубые глаза, вздернутый носик и задорно торчащие кончики ушей. У нее были пушистые русые волосы, собранные в довольно-таки растрепанную косу, словно она только что проснулась и не успела причесаться, лишь наспех перевязала кудри первой попавшейся под руку веревочкой, и зеленое платье — то ли шелк, то ли листва, все струится и переливается. Ростом девчушка была — хорошо, если мне по плечо, да и то вряд ли.
— Ты кто? — глупо спросил я.
Глупо — потому, что моментально понял: сияющий купол над дубравой — ее работа. Ее Сила. Она просто пульсировала Силой. Хрупкая фигурка — обман или минутный каприз. Она может быть любой — какой захочет. Я, нечувствительное к магии существо, не ощутил никакого давления, а моего зверя просто распластало по земле от близости этой мощи.
Эльфочка снова расхохоталась — звонко, совершенно по-девчонички:
— Не трудись, племяш, выбирать слова! Я знаю, что ты хочешь сказать. Лучше послушай меня. Ты — из тех, у кого суть — не внутри, а в делах. Какое решение примешь — будет твое. И будешь — ты.
Слушая эльфочку, я едва не забыл, как дышать.
«Я — это мое дело? Что ж, может, оно и так! Без смысла нет и сути».
А остроухая девчонка между тем оперлась о края чаши и поманила меня к себе. Я подошел, взглянул на воду — но в ней не было ничего, кроме дрожащего отражения дубовой ветви и голубизны неба.
Девочка снова хихикнула:
— Глупый ты, племяш! Не ищи больше знаков, иди своим путем. Младшая, которая растворена в этой земле, тебе не все сказала. Обижена она на тебя — не любит, когда ее запреты ломают. Ты сам не знаешь еще, чем кончится то дело, которое ты затеял… затеял вопреки воли Младшей. Но это — не беда. Теперь ты и без ее благословения обойдешься.
— А? — только и сумел я выдавить из себя. — А ты? Ты — не отсюда?
— Отсюда, не отсюда… какая разница? Я — отовсюду. Не мешай. Для того чтобы миры выбрали новый путь, ты должен…
Малышка замолкла, словно подбирая слова. Сейчас в ней не было ни грамма божественности — озорная девчонка, которая недовольно морщит лоб, пытаясь объяснить взрослому непонятливому дядьке, что от него требуется.
— Ты должен следовать своему сердцу… вот! — в конце концов выпалила она. — Когда ты захочешь… очень захочешь, потому что сердце стучит и требует… умри, но сделай! Сделай так, чтобы дети Земли вернулись домой. Младшая тогда простит. Понятно?
— Не очень. Я хочу помочь Жужуке стать матерью — это правильно? Мне было ее жалко, когда она говорила о проклятии… И поэтому Мать-Сыра-Земля на меня обиделась?
— Правильно!
— И надо кому-то еще помочь, чтобы перестала дуться?
— Или так, или иначе… будь самим собой и слушай сердце. Не понял сейчас — поймешь потом.
— А про то, куда девался Лофт, ты знаешь? — ляпнул я наобум.
— Что? Лофт? — эльфка нахмурилась. — Не совсем. Не так, чтобы сказать тебе, и ты знал. Безумец — есть. Этого достаточно.
Эльфка расхохоталась и вдруг исчезла.
Но сияние осталось — не такое палящее, как рядом с ней, но по-прежнему мощное.