О любви
Шрифт:
— Девушка — продавец из магазина сказала, что шляпу эту сработала Гунилла Понтён, художница по текстилю.
— Шляпа твоя и впрямь настоящий шедевр. Это она заставила меня зайти в кафе.
— Только шляпа?
— Шедевры обретают собственное бытие, как только расстаются с художником. Будто живые существа, воздействуют они на людей, вызывая у них определенные чувства.
— Ах, вот почему ты подсел к моему столику?
— Нет! Я всегда питал слабость к женщинам, которые лазают на деревья. Но теперь, кажется, ты сыплешь
— Не знаю, могу ли я тебе доверять. Да и что ты знаешь о жизни?
Муха, которая сидела на пепельнице и чистила лапки, вдруг перестала их потирать. Девушка из Брно напряженно приподняла плечи: за обликом светской дамы угадывались бездны тревог и волнений, и я отчетливо сознавал, что прохаживаюсь по краю пропасти. Что все зависит от моего ответа. Девушка из Брно — одновременно и прокурор и судья.
— Я не верю в случайность событий. А жить стараюсь в согласии с моими идеями, насколько возможно, — сказал я.
Она взглянула на меня. И в плену ее молчания я подумал: "Что будет, то будет, que sera, sera"… Слова песенки таяли во рту, как сахар.
— А как ты встречаешь разочарования?
— Беды в жизни столь же непреложны, как и радость. Я знаю, что они подстерегают меня, что они непременно меня настигнут… и когда они и впрямь настигают меня, — боль все же не так ужасна.
— Стало быть, раны твои — неглубокие и зализать их легко.
Огонек сигареты мигнул при новой затяжке. Я кивнул головой.
— Да, должно быть, так.
— Лето такое короткое. Уйдем отсюда! — сказала она словно бы невзначай.
Не знаю, зачем, может, чтобы выиграть время… Нет, не время, а чтобы… чтобы перекинуть мост через бездну страхов моих и придать нашей встрече этакий налет обыденности, привычного шведского ритуала, я протянул руку соседке над крышкой стола. Она пожала ее. Задумчиво, страдальчески вскинув брови. Ее ладонь хранила прохладу рюмки с охлажденным вином, а в умело наманикюренных ногтях, покрытых светлым блестящим лаком, казалось, отражался весь мир. Колец она не носила.
Тягостной оказалась встреча наших рук. (Я грызу ногти и вдобавок за работой в лаборатории не ношу защитных перчаток.)
— Меня зовут Маттиас Месан, — сказал я и отдернул руку.
— Не надо имен, — сказала девушка из Брно и встала.
В пути разговор наш увял. Девушка шла, высоко подняв голову и выпрямив спину, так, словно шляпа была для нее тяжким грузом. Стук ее высоких стальных шпилек по каменным плитам пола завораживал мужчин. Они долго смотрели нам вслед, пока мы выбирались из этого кафе, где гости упоенно предавались беседе.
На улице девушка взяла меня под руку. Я испугался. Бумажка, обертка от мороженого, подхваченная ветром, завертелась, но вскоре улеглась на покой у обочины тротуара.
— Ветрено нынче, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
— Ничего, шляпа не свалится, — сказала девушка.
— Что будем делать?
— Так ты же, кажется, путешественник-первооткрыватель?
— Да, верно.
— Что ж, пошли открывать.
Мы пересекли площадь Гете и перешли на ту сторону, где Посейдон козырял своим естеством.
Рука спутницы покоилась на моей ладони. Золотистая кожа ее касалась моей. Кто она? Надежда моя? Беглое приключение?
Нет, ни в коем случае.
Она рядом, но держит меня на расстоянии. И мысли ее принадлежат ей одной, и она не спешит ими поделиться. Она просто шагает рядом, не раскрывая рта, без улыбки. И кажется, эта тишина засасывает меня, и хочется ее взорвать, но я не нахожу нужных слов.
Дорога Счастья… Мы шли по пешеходной дорожке между Художественным музеем и прудом. Вдоль кованой ограды, окаймляющей Новое Начальное Училище для девочек. Мне довелось однажды здесь побывать на школьном вечере танцев. Я видел, что я там лишний, и стоял в углу, не танцуя, и влюбился в девочку, которую звали Барбарой. А та даже не заметила этого.
Девушка из Брно и я… мы шли, повитые обоюдным молчанием, а вязы мешали солнце с тенью и зелеными руками своими окропляли нас россыпью бликов.
В память вдруг вторгся шестьдесят второй год. Была весна, конец апреля или, может, начало мая.
"I wish I could shimmy like my sister Kate".
"Хотел бы я плясать шимми, как сестренка Кэт".
Шимми — это танец такой, тело танцующего при этом дрожит и трясется.
Музыка лилась из раскрытых окон гимнастического зала, джазисты из группы "Ориджинэл Ландала Ред Хот Стамперс" яростно карабкались по ступенькам диксилендского нотного стана. В ту пору я бредил джазом, а на рок-н-ролл плевал совершенно.
"She shimmy like a jelly on the plate".
"Она пляшет и трясется, как желе".
Тот же асфальт, та же Дорога Счастья, но со мной другая… Отец ее заседал в городском суде не как-нибудь, а в звании стадсассессора — шесть раз повторяется в титуле буква "с", так-то вот! А моя мать служила в школе уборщицей, отец был портовый грузчик (ни одной буквы "с" в слове "грузчик"). Оттого-то я не мог надеяться, что когда-нибудь поведу ее к алтарю. Звали ее Евой, было на ней темно-синее платье, в белую крапинку, с белым поясом, и самые что ни на есть нарядные туфли с бантиком и на высокой шпильке. И точно так же замирало у нас сердце. Женщина — и мужчина.
В ту пору за такими словами, как "лето", "жизнь", "будущее", "любовь", — стояли понятия незамутненные, которым можно было доверять.
А во что нынче верить нам, девушке из Чехии и мне? Мы — дети Европы, миг нынешний и есть вся наша жизнь. Мы — потомки рухнувших теорий, ядерной угрозы, расправы с окружающей средой — два скороварящихся, быстрорастворимых человечка, угодивших в эру коротких мгновений, два живых существа с извечной жаждой любви в каждой клетке. У нас нет ничего впереди, даже слова "потом" для нас нет…