О людях и самолётах 2
Шрифт:
– У тебя в полку, – громогласно объявляет генерал, – не то, что летать – по земле ездить ещё не умеют! Это, бля, не лётчики, а НУРСы! Поставь на рулёжке мента! С дубиной! И пусть он их ездить учит! По разметке! Чтоб ничего не сшибали!
В зале раздаются смешки.
– Смеёмся? – командующего явно тянет вразнос, – зря. А надо плакать!
Не выдержав, он выбирается из-за стола и подлетает к трибуне, отодвинув докладчика.
– Смеемся, значит? А у кого в полку самолёт разложили? Молчим?! – распаляется генерал – Тогда я скажу!
И он говорит.… Перед притихшей аудиторией разворачивается феерическая картина разгильдяйства
Как водится среди генералов, командующий говорит экспромтом, причём по мере того, как его одолевает ораторское вдохновение, его речь становится все менее связной. Раньше я этому удивлялся, а потом понял, что беда наших военачальников не в отсутствии идей, а в их обилии. Руководящие мысли не желают выстраиваться в колонну по одному а, отпихивая друг друга, рвутся наружу и поэтому появляются перед аудиторией в произвольном порядке, помятыми и слегка ободранными, как пассажиры переполненной электрички.
Постепенно до командующего начинает доходить, что его выступление не вполне педагогично, но как выкрутиться он не знает, поэтому просто обрывает свою речь и, буркнув докладчику: «Можете продолжать» – возвращается на место в президиуме.
Штабной хмырь, который все это время топтался рядом с трибуной, как привязанный, послушно раскрывает папку, но в зале начинается приглушенный ропот и шарканье. Выясняется, что наступило время обеда. Докладчик испрашивает разрешения завершить доклад после перерыва и, получив его, подаёт долгожданную команду: «Товарищи офицеры!»
После обеда президиум наполовину пуст. Командующий с особо приближенными лицами, ясное дело, занят в «Греческом зале» [36] более приятными делами, поэтому места на сцене засеяны квадратно-гнездовым способом угрюмыми и трезвыми полковниками, которым поручено «обеспечить».
Зал, напротив, светится довольством: офицеры наслаждаются чувством сытости, сменившем свирепое, голодное похмелье. В сонной, тёплой тишине надоедливое жужжание докладчика уже не мешает, а воспринимается как жанр военно-воздушной колыбельной. Бойцы на задних рядах откровенно дрыхнут, более закалённые офицеры держатся до последнего. Наконец – команда, и первый день военного совета окончен.
36
«Греческий зал» – ироническое название зала в столовой для командного состава.
Большинство приезжих офицеров на ночлег размещается в казармах. Для этого бойцов «уплотняют», освобождая для командированных целый этаж. Сценарий всегда один и тот же. Дежурный врач в санчасти всю ночь развлекается чтением справочника по токсикологии, периодически приводя в чувство выпавших из реальности штабных, которых усиленные патрули стаскивают к нему со всего гарнизона. Душевая спортвзвода, единственная в гарнизоне, где ночью есть горячая вода, работает с максимальной производительностью. Испуганные бойцы прячутся по казармам от толп офицеров,
В казарме со второго этажа доносятся топот, ржание и бульканье. Коридор наполняется специфическим запахом дешёвого кабака. В половине двенадцатого ночи по лестнице сползает хмырь из отдела боевой подготовки. Правой рукой он цепляется за перила, а левой держит за горлышко свежезадушенную коньячную бутылку. Заметив дневального по роте, хмырь бурно и нечленораздельно радуется:
– С-с-с-ынок, чего ты тут с-с-с-тоиш-ш-ш-ь?!! Пойдём, вм-м-мажем!
Причём обращается он к дневальному, а смотрит почему-то на стенд «Обязанности дежурного по роте».
– Дневальный-казах, не отчётливо понимающий по-русски, принимает единственно правильное решение: замирает, как варан, кося, однако, глазом на бутылку и часто сглатывая слюну.
По лестнице скатываются ещё два офицера, отнимают у хмыря бутылку и, подхватив под руки, волокут наверх. Через некоторое время наверху рушится что-то мягкое.
На следующий день – работа по секциям. Правда, заседают только совсем уж упёртые, вроде «мобистов» и секретчиков, остальные занимаются по личному плану. Личный план включает, как нетрудно догадаться, жёсткий опохмел, марш-бросок в Москву за барахлом по утверждённому жёнами списку, а также бесцельное шатание по гарнизону, которое неизбежно приводит к знаменитой «четырке» – продмагу № 14, где положено закупать «продукты» на обратную дорогу.
Ближе к вечеру на аэродроме поднимается суета. Басовито и солидно гудят движки транспортных «Анов», скандальный визг пускачей сменяется разбойничьим свистом и завыванием турбин реактивных «Илов» и «Ту», машины по очереди взлетают и быстро растворяются в темнеющем небе.
Военный совет окончен. Успехов вам, товарищи, в нелёгком ратном труде.
Война и мир
Я лежу на койке в комнате дежурного офицера. Койка появилась на свет, наверное, в эпоху динозавров и её скелет украсил бы экспозицию палеонтологического музея. При малейшем движении она отвратительно лязгает, а железные кости впиваются в бока. Койка застелена липким бельём с черными расплывчатыми печатями. Подушка, похоже, набита древесными опилками, но парадоксально воняет псиной. Одеяло когда-то было синим, но теперь я бы определил его цвет как светло-чёрный. Родина постаралась, чтобы спать на ложе военно-воздушного Прокруста было невозможно. И правильно, нечего дрыхнуть, тащи службу, сталей!
Стараясь не шевелиться, я лежу на спине и разглядываю свои владения.
Справа от меня угрюмой глыбой на тонких тараканьих ножках высится сейф. Он окрашен суровой зелёной краской и больше всего похож на башню танка КВ. В таком сейфе можно спрятать половину библиотеки Ивана Грозного, небольшую атомную бомбу или золото партии. На самом деле, ничего интересного внутри нет. На верхней полке лежит мой пистолет и три штык-ножа, один сломан. (Свинская собака рядовой Манкуш кидал его в забор и, конечно, нож обломился у самой рукоятки). Теперь придётся выкатывать литр тыловикам, чтобы его списать. Но это проблемы ротного. Ещё в сейфе лежит пара технических описаний, книга документация начальника смены и пакет с бутербродами. Сейф – единственное место на точке, куда не могут забраться крысы. Пока не могут. Однажды я по неопытности оставил бутерброды в «дипломате». Крысы прогрызли в нем дырку. Осквернённый «дипломат» пришлось выбросить.