О людях и самолётах 2
Шрифт:
– Много?
– Не мало. Да и неважно, сколько, в директиве ГШ не сказано, что за стрельбы можно платить. Меня за этот платёж первый же ревизор за яйца подвесит. С остальными элементами сбора проблем не будет, а вот насчёт стрельб – тебе суетиться. За подарки спасибо. После Присяги заходи, будем пробовать.
В Москву я, конечно, позвонил. Шеф, обожавший решать общие вопросы, но страшно раздражавшийся, когда перед ним возникала конкретная проблема, обещал подумать и велел перезвонить через пару дней. Я знал, что думать он будет до конца сбора, а крайним всё равно окажусь я.
Вечером после отбоя мы сидели в номере гарнизонной гостиницы, собираясь поужинать.
Но это оказался не студент. К нам опять пожаловал мышевидный родитель в спортивном костюме, правда, на этот раз без пакета.
– Разрешите?
– Прошу… – вздохнул я и уступил ему стул, пересев на кровать.
– Я много времени у вас не отниму, – сказал он, – успеете поужинать. Тем более, пить вы со мной не хотите… Да нет, я всё понимаю, я можно сказать, привык, «Контора глубинного бурения» и всё такое, так ведь?
–Ну-у-у…
– Именно что «ну-у-у». Но поговорить нам всё-таки надо. А потом я уйду.
– Хорошо, – сказал я, – давайте поговорим. – Мне стало любопытно.
– Дело в том, – начал наш гость, – что много лет назад я служил… гм… ну, неважно где. А важно, что там я схлопотал себе дозу облучения. Хорошую такую дозу, увесистую. Можно сказать, несчастный случай, виноватых не было, но по тогдашним, а уж тем более по сегодняшним меркам, доза была такой, что можно было начинать заниматься организацией собственных похорон. Сначала-то я этого не понял, но вот тем, кому понимать положено, всё стало ясно, как днём. От работ меня отстранили и немедленно самолётом в Москву, в госпиталь. Зачем, почему? Врачи молчат, глаза отводят, но обследуют по полной программе. Вот по этой самой программе я и начал кое о чём догадываться, ну, а потом кто-то из врачей проговорился. Что со мной будет, и сколько мне осталось, они, конечно, не сказали, но догадаться и так было нетрудно. Я когда всё понял, чуть руки на себя не наложил. Страшное это дело, когда у тебя внутри тикает. И вот лежишь ты и ждёшь, что и как будет, когда оно дотикает. И сколько ещё этих тиков осталось…
Мы с коллегой переглянулись, я достал с подоконника бутылку и разлил водку по стаканам. Наш гость равнодушно выпил полстакана, ради вежливости взял со стола ломтик помидора – закусить – и продолжил рассказ, потирая горло и покашливая, видно было, что воспоминания ему неприятны и он начинает нервничать.
– Да… Самое страшное, помню, было среди ночи проснуться. Лежишь, смотришь в потолок – и ждёшь.
Отлежал я неделю, потом ещё одну. Ничего. Никаких признаков лучевого удара. То есть вообще никаких. На третью неделю смотрю, врачи улыбаться начали, глаза отводить перестали. «Повезло!», – говорят. Невероятно повезло, небывало, причём никто так и не понял, как и почему. Месяц я в больнице провалялся, потом санаторий был, потом выписали. Со старой работы меня, ясное дело, убрали, но перевели в Москву, в центральный аппарат, сразу же квартиру дали, матпомощь, подъёмные, лечебные, всё такое.
Первое время мы с женой ночи спать не могли – боялись, а вдруг ночью со мной что-то случится? То я не засну, то она – лежит, за руку меня держит. Со временем как-то обвыклись…
А потом жена сказала, что беременна. Сколько вместе прожили – ни одной беременности, а тут – нате. Кинулись по врачам. Все плечами пожимают: «Противопоказаний никаких, но… не советуем!»
В общем, родился у нас сын. Нормальный ребёнок, самый обычный. То есть болел, конечно, капризничал, но как все. С ним мы и про мой случай как-то забыли. И всё было нормально, пока ему двенадцать не исполнилось. А в двенадцать всё и началось. Сначала у него ни с того ни с сего волосы выпали, вообще все, даже брови и ресницы. А потом самое главное началось. Не знаю, как описать, чтобы вы поняли. Он нормальный парень, кто его только не обследовал, ничего не находят. Но есть одна странность – время от времени он как бы отключается на секунду-другую, вроде как засыпает без снов, а потом опять всё нормально. И этих отключений он не помнит…
У жены первый инфаркт случился, когда ей про меня сказали, второй – когда парень… ну, волос лишился, а третий последним был.
Так что теперь мой сын – всё что у меня осталось, это мой крест, моя вина. И я везде с ним. И я не стукач и не провокатор… – он криво усмехнулся.
Я молча разлил остатки водки.
Гость взглянул в наши вытянувшиеся физиономии и спокойно сказал:
– Не принимайте близко к сердцу, это проблемы мои, а не ваши, но знать вам всё-таки надо. Я, пожалуй, пойду, но на всякий случай: я живу в этой же гостинице – (он назвал номер) – и если будет нужна помощь…
– Подождите! – вдруг сказал я. – Есть одна проблема, – и рассказал про стрельбы.
– Если бы все проблемы были такими… – засмеялся он. – Этот вопрос я беру на себя. Спокойной ночи.
На следующее утро после полкового развода ко мне подошёл капитан с кирпичными петлицами:
– Товарищ подполковник, я начальник стрельбища учреждения номер такой-то! Разрешите получить указания на предстоящие стрельбы.
– Вот приказ на проведение стрельб… – я полез в папку за документами.
– Ничего не нужно, команда прошла из Москвы, всё организуем своими силами, как положено. Назовите только дату, время, количество стреляющих и номера упражнений…
На стрельбах я решил присмотреться к сыну чекиста.
Издалека ничего особенного. Рослый, весёлый, по виду – совершенно нормальный парень. Вблизи, конечно, выглядит страшновато: лицо без бровей и ресниц, пилотка на абсолютно лысой, блестящей, как полированная слоновая кость, голове… В ухе, кстати, кольцо. Этакий киберпанк в стиле «милитари» или джинн, Алладинов дружок… Однако на свою странноватую внешность студент не обращал ровно никакого внимания, его товарищи, привыкшие к ней за пять лет, тоже. Как все нормальные студенты, они дурачились, над чем-то хихикали, а то ржали во весь голос, постоянно бегали в курилку, и вообще вели себя непринуждённо.
На огневом рубеже я на всякий случай встал за студентом, однако он отстрелялся без происшествий, не проявив особой меткости, но и не промазав. Вообще, никаких странностей я за ним не заметил, хотя и старался не упускать его из виду. «Нормальный-то он нормальный, – думал я, разглядывая студента, – но как его на аэродром выпускать? Заснёт там на секунду, и привет мартышке. Нет, нафиг-нафиг, опасно. Надо от этого воина избавляться».
Вечером я зашёл в номер к ГБ-шнику, чтобы поблагодарить его за хорошо организованные стрельбы. Потом сказал:
– Я подумал и принял решение. После присяги заберёте сына в Москву. В армии ему всё равно не служить, а на аэродром я его выпустить не могу. Боюсь. Думаю, что начальник центра возражать не будет, а с начальником кафедры я попробую договориться.
– Не надо, – сказал он.
– Что не надо?
– Договариваться не надо. Я с вашим начальником разговаривал ещё до отъезда. Он сказал – на ваше решение.
– Чего же вы мне раньше не сказали?
– Ну… Я хотел, чтобы вы сами решили, а не выполнили приказ начальника.