О них не упоминалось в сводках
Шрифт:
От орудия Пашкова я добрался по ходам сообщения до огневого взвода лейтенанта Миляха. Здесь уже побывали Житник, комиссар батареи Бизюков, командир батареи Понятовский и заместитель политрука старшина Бычков, он же парторг батареи. Они покинули взвод за несколько минут до моего прихода.
Одна пушка стояла в окопе, вырытом под сгоревшим танком. Это вначале удивило меня: артиллеристы выбрали слишком заметное место.
— Мы уже стреляли с этой позиции, получается неплохо, — ответил на мое замечание старший сержант Анисим Алехин. Он считался
— За нас, товарищ майор, не волнуйтесь. Мы выполним любой приказ, — заверил меня Алехин, когда я уходил от него.
Во всех орудийных расчетах настроение было боевое. От стойкости и умения этих маленьких (по пяти-шести человек) коллективов зависел исход предстоящей схватки. Я верил, что наши люди сделают все, что в человеческих силах.
Только перед рассветом возвратился я на свой командно-наблюдательный пункт.
— Вас по телефону все время спрашивал полковник Данин, — доложил старший адъютант (начальник штаба) дивизиона Лубянов.
Я позвонил начальнику артиллерии бригады. Полковник Данин справился, как идут дела, достаточно ли снарядов, и еще раз предупредил, что возможна танковая атака.
— Головой отвечаешь за противотанковую оборону высот, учти это, — сказал он. — Или грудь в крестах, или голова в кустах. Желаю первого! Держись!..
Утро 1 октября выдалось погожее, ясное. Из-за леса выглянуло солнце, озарило вершины деревьев. Заблестел иней на побуревшей, опаленной траве.
«Солнце будет ослеплять противника, это хорошо», — подумал я.
С болот поднимался густой туман. Мимо пролетела стая уток и скрылась где-то за рощей. Очень тихо было вокруг. Не слышно ни выстрелов, ни громких голосов. Полторы тысячи человек затаились в траншеях, ожидая врага. Одни любовались красотой яркого осеннего утра, другие курили, третьи стояли молча, вспоминая, вероятно, свой дом, родных. Кое-кто перечитывал потертые и пропахшие махоркой письма…
Впереди в траншеях задребезжала снарядная гильза — сигнал воздушной опасности. На горизонте появились черные точки.
— Ну вот, летит воронье, — сказал Жук.
Самолеты приближались. У нас за спиной часто заухали зенитные пушки — в синем небе возникли белые хлопья разрывов. Затрещали зенитные пулеметы.
Начался новый фронтовой день. Набирая скорость, завертелись тяжелые жернова войны.
Немецкие бомбы взметнули столбы земли между высотками в том месте, где стояла наша 3-я батарея.
— «Сокол», «Сокол»! — кричал я в телефон. В ответ — ни звука.
— Разрешите, я сбегаю туда! — обратился ко мне Лубянов.
— Сбегайте! Узнайте, как они там?
Когда он ушел, Жук сказал одобрительно:
— Саша так и рвется на батарею. Боевой командир.
Лубянов действительно недолюбливал штабную работу. Но обязанности свои он выполнял добросовестно, и я не имел претензий к нему.
Бомбежка продолжалась. Самолеты, маневрируя среди
Один бомбардировщик загорелся. Оставив за собой длинный хвост черного дыма, он врезался в болото. Грянул взрыв. Взметнулся фонтан торфа и грязной воды. Почти следом за ним упал и второй самолет.
Едва скрылись бомбардировщики, как гитлеровцы начали артиллерийский обстрел. Двадцать минут сыпались на наши позиции вражеские снаряды. Било не меньше сотни орудий разных калибров. Стреляли они и с юга, из-за Тортолово, и с севера, и с запада. Их траектории пучком сходились на высотах. Здесь стоял сплошной грохочущий гул, все тонуло в тучах дыма и пыли.
Тяжелые снаряды выбрасывали в воздух тонны земли. Но эти снаряды страшны лишь при прямом попадании или при очень близком разрыве. Опаснее были мины, залетавшие в окопы или попадавшие на бруствер. От веера их осколков можно было укрыться только в нишах, «лисьих норах» и блиндажах.
Артиллерийский огонь, ослабевая, переместился в глубину: завеса разрывов передвинулась на восточные скаты и на болото.
Слева впереди затрещали автоматы. Пелену дыма прорезали красные ракеты.
Метрах в четырехстах от первой траншеи показались за серой дымкой цепи гитлеровских солдат.
— Почему не стреляет наша пехота? — удивленно спросил Жук.
— Подпускает поближе, чтобы наверняка!
Наконец застрочили станковые пулеметы. Раздался треск винтовочных выстрелов. Над нашими головами, с визгом сверля воздух, полетели снаряды: это артиллерия, стоявшая за болотом, открыла заградительный огонь по атакующей пехоте. Гитлеровцы залегли. Мелкие группы двигались вперед перебежками.
— Житник в какой батарее сейчас? — спросил Жук.
— Во второй, на правом фланге.
— Тогда я подамся в первую. Не возражаешь?
— Нет. Только подходи к ней с тыла, по бывшей немецкой траншее. Мячин, веди комиссара! Ты ведь дорогу хорошо знаешь!
На наблюдательном пункте остались со мной командир отделения разведки Юрченко и разведчик Неловкин.
— Танки выходят! — взволнованно крикнул Неловкин.
Нагоняя пехоту, из редкого кустарника выползали черные бронированные машины. Шесть танков в первой линии и столько же сзади.
«Четыре, которые слева, — третьей батарее. Остальные на долю первой и второй батарей», — прикинул я.
Позвонил к Соколову — связи нет. Позвонил во 2-ю батарею. Отозвался политрук Бизюков.
— Где Понятовский и Житник?
— В первом взводе у Чука.
— Подпускайте танки ближе и бейте с правого фланга. Держитесь крепче! Первая батарея ударит посередине.
— Хорошо, това…
В трубке что-то щелкнуло, и связь прекратилась.
Дивизион наш не имел ни связистов, ни средств связи. Телефонные линии на батареи проложили разведчики, раздобыв где-то куски провода, а телефонные аппараты достал начальник артснабжения дивизиона Горбацкий. Сейчас линии вышли из строя. Чинить некогда и некому.