О праве войны и мира
Шрифт:
4. По этим причинам стороны, ведущие войну, должны объявлять публично прочим народам5 как о причине войны, так и о вероятной надежде осуществления своего права.
5. Соответствующий вопрос мы относим к праву естественному потому, что история не дает никаких относящихся к данному предмету6 постановлений в праве, зависящем от воли человека.
Римлян, которые снабжали продовольствием врагов карфагенян, захватили однажды сами карфагеняне, но по требованию римлян те же карфагеняне выдали захваченных ими (Полибий, кн. I). Когда Димитрий, заняв войском Аттику, занял также соседние города Элевсин и Рамнунт, намереваясь морить афинян голодом, он повесил капитана и кормчего7 с корабля, готового доставить продовольствие, и, устрашив, таким образом, прочих, овладел самим городом (Плутарх,
Дозволено ли на войне прибегать к обману?
VI. 1. Что же касается способа действия, то насилие и устрашение наиболее свойственны войне. Обычно ставится также вопрос, можно ли прибегать к хитростям. Гомер сказал, что врагу следует причинять вред:
Хитростью, силой открытой - тайно иль явно.
И у Пиндара встречается такое место:
Твори, что угодно, стало быть, силой
Врагу разрушительной.
У Виргилия сказано следующее:
Хитрость иль добродетель кто во враге ожидает?
Затем идут самые стихи:
Рифей, муж справедливый,
Среди тевкров один, всецело преданный правде.
Можно прочесть, что соответствующим правилам следовал столь славный своей мудростью Солон. Силий Италик в сказании о подвигах Фабия Максима (кн. XV) пишет:
Затем и доблесть облекается коварством.
2. У Гомера Улисс, образец мудрейшего мужа, неизменно использовал хитрости против врагов; отсюда Лукиан выводит правило, что достойны похвалы те, кто обманывает врага. По словам Ксенофонта (“О воспитании Кира”, кн. I; “О верховой езде”), нет ничего полезнее хитрости на войне; а Брасид у Фукидида (кн. V) говорит, что величайшая слава из всех на войне достается тем, кто вводит врага в заблуждение8. И у Плутарха (“Изречения”) Агесилай утверждает, что обманывать врага и справедливо и дозволено. Полибий (кн. IX) считает, что на войне меньшее значение имеют подвиги силы по сравнению с тем, что является делом случая и хитрости. И оттого Силий Италик (кн. V) выводит Корвина, который говорит:
Хитростью надо сражаться, вождю же искусному - слава”.
А Плутарх (жизнеописание Марцелла) замечает, что так мыслили сами суровые лакедемоняне и что наибольшую жертву приносил тот, кто достигал цели хитростью, а не открыто военной силой. Он же сообщает, что Лисандр10 достиг многого, “преимущественно пускаясь на разнообразные военные хитрости”. И в похвалах Филопомену он указывает, как тот наставленный учением критян, простые и великодушные обычаи войны сочетал с хитростями и грабежами. У Аммиана Марцеллина имеется такое изречение: “Не проводя разницы между доблестью и хитростью, следует одобрять всех за удачный исход войны”.
3. Римские юристы одобряют хитрости, предпринимаемые против врага (D. 1. I de dolo), а также утверждают, что неважно, силой или же хитростью кто-либо избежит власти врага (L. Nihil. D. de captivis). “Хитрость не заслуживает порицания, именно хитрость военная”, - замечает на песнь пятнадцатую “Илиады” Евстафий. Среди богословов Августин заявляет: “Когда предпринимается справедливая война, для справедливости безразлично, сражаются ли открыто силой или с помощью хитростей” (“На Иисуса Навина”, вопр. X). И. Златоуст говорит, что великую славу заслужили императоры, которые одерживали победы хитростью (“О священстве”, кн. I).
4. Однако нет недостатка во мнениях, в которых дается обратный совет; некоторые из таких мнений мы приведем ниже. Постановка данного вопроса находится в зависимости от того, всегда ли хитрость относится к роду зол, по отношению к которым имеет место положение о том, что не следует делать зло ради добра; или же оно относится к числу таких зол, которым не свойственна исключительная порочность по самой их природе,
Хитрость в акте отрицательном сама по себе не запрещена
VII. Тут нужно заметить, что один вид зла состоит в отрицательном деянии, другой вид - в деянии положительном. Я распространяю понятие хитрости также на отрицательные акты, по примеру Лабеона, который относит к хитрости, хотя и не злостной, использование лицемерия, своего или чужого (L. I, Dolum malum. D. de Dodo male). Без сомнения, слишком упрощенно сказано Цицероном, что из всего в жизни наиболее преступны лицемерие и сокрытие (“Об обязанностях”, кн. III). Так как никто не обязан открывать другим все, что ему известно, и все свои намерения, то, следовательно, не предосудительно по отношению к кому-нибудь в чем-нибудь прибегать к лицемерию, то есть скрывать и таить что-либо. По словам Августина11, “следует благоразумно таить истину, каким-либо образом маскируя ее” (“Против лжи”, гл. X; Фома Аквинский, II, II, волр. 40, ст. 3, и вопр. 71, ст. 7; Сильвестр, на слово “война”, ч. I, 9).
И сам Цицерон не раз признает (“В защиту Милона”, “Письма”, кн. VII, 9; “В защиту Кн. Планция”) необходимость, по крайней мере неизбежность, этого12, в особенности же для тех, чьему попечению вверено управление государством. Отличным примером здесь может служить история пророка Иеремии (гл. XXXVIII). Ибо этот пророк на вопрос об исходе осады в присутствии знатных по просьбе царя благоразумно не ответил, избрав, между прочим, иной, но невымышленный предмет для разговора. Тут уместно напомнить также, что Авраам называет Сару сестрой13, то есть, согласно принятому обычно обороту речи, кровной родственницей, скрывая свой брак с ней (кн. Бытия, XX; Фома Аквинсний, II, II, вопр. 110, ст. 3).
Хитрость в акте положительном делится на такую, которая осуществляется путем действий, имеющих неформальное значение, и такую, которая осуществляется путем действий, имеющих формальное значение как бы по соглашению; доказывается, что хитрость первого рода дозволена
VIII. 1. Обман, состоящий в положительном действии, если он осуществляется с помощью проступков, называется притворством, а если же на словах, то - ложью. Некоторые между этими двумя вещами проводят различие: по их мнению, слова представляют собой естественные знаки мыслей, действия же - не только знаки. Однако правильно другое: слова по самой природе и независимо от человеческой воли. например, при ощущении боли не означают ничего, кроме смутных и нечленораздельных звуков, которым более подходит название самого действия, чем речи. Что же касается того положения, что отличие природы человека от прочих животных составляет способность выражать другим понятия своей души и что для этой цели изобретены слова, то оно верно, но с добавлением, чтo такое сообщение мыслей возможно не только с помощью одних слов, но и наклонением головы14, как у немых (L. Labeo в ult. D. de sup, lega’ta). Движение головой имеет нечто общее с самим предметом мысли по природе или же приобретает значение только путем произвольного установления. С кивками головой сходны такие знаки, которые означают нечленораздельные звуки речи, как говорит юрист Павел (L, Non figura. D. de obi. et act.)15, но самые вещи вследствие какого-нибудь соглашения, как иероглифы, или же чисто произвольно, как у китайцев.
2. Здесь, следовательно, необходимо проводить иного рода различение, подобное тому, какое мы проводили во избежание двусмыслицы в словах “право народов”. Ибо мы сказали, что правом народов называется и то, что принято отдельными народами без взаимного обязательства, и то, что включает в себя взаимное обязательство.
Очевидно, как слова, так и жесты и другие указанные знаки изобретены для обязательного взаимного обозначения некоторых предметов, по выражению Аристотеля - “по взаимному соглашению” (“О толковании”, гл. 4); иначе обстоит дело с прочими вещами. Прочими вещами можно пользоваться, если даже мы предвидим, что другая сторона составит неправильное мнение16. Я говорю о внутренней сущности, а не о чем-либо привходящем.