О счастье жить в стране развитого…

Черных Валерий

В коридорах университета было не протолкнуться. Алик недовольно поморщился: в его планы не входило попасть на перемену между парами. Хлопая по протянутым для приветствия ладоням, он не задерживался, отвечая на все вопросы: «Потом, потом». Добравшись до двери своей кафедры, он приоткрыл её и заглянул. В помещении находилось несколько преподавателей, а за ближайшим столом, прижимая к заплаканным глазам платочек, сидела молодая аспирантка Аллочка.

– Алла Евгеньевна… – тихо позвал Алик.

Аспирантка повернула к нему голову и криво улыбнулась.

– А где Лев Николаевич?

Аллочка

шмыгнула покрасневшим маленьким носиком и ответила немного гнусаво:

– Наверное, в пятой. У него лекция была.

Алик благодарно кивнул и поспешил в дальний конец коридора. Профессор оказался в аудитории не один. Напротив него у преподавательского стола расположился мужчина с аккуратной прической, в дорогом костюме и при галстуке. Обернувшись на звук открывшейся двери, Лев Николаевич приветливо улыбнулся Алику.

– Вы ко мне, Александр Петрович?

Алик утвердительно кивнул, всматриваясь в лицо профессорского гостя. Определенно, оно было ему знакомо.

– Пять минут. Мы сейчас закончим.

Закрыв дверь, Алик отошел к окну и пристроил сумку на подоконник.

– Что за юное дарование? – хорошо поставленным баритоном поинтересовался гость.

– Почему же сразу дарование, Антон Валерьевич? – усмехнулся профессор.

– Я прекрасно помню ваши привычки. Кого бы еще вы изволили величать так официально?

– Ну да, талант. Несомненный. Прекрасный слог и эрудиция, независимые и аргументированные суждения, философский склад ума. Парня ожидает большое будущее, если система через колено не сломает.

– Что, гнется с трудом?

– Есть такое дело… Но вы себя вспомните – каким упертым были!

– Да-а-а, – протянул Антон Валерьевич. – Шишек много набил…

– Так что по моему вопросу?

– Готовьте письмо. Я решу с руководством. Приложите список студентов, и будет им практика.

– Вот и хорошо.

Антон Валерьевич попрощался и вышел из аудитории. Кольцов проводил гостя напряженным взглядом, пытаясь вспомнить, где же он мог его видеть? Войдя в аудиторию, кивнул через плечо на дверь.

– А это…?

– Пылаев. Телевидение, – коротко пояснил Лев Николаевич.

– Точно! – обрадовался парень. – А я мучился, не мог вспомнить!

– Ну здравствуй, Саша. Похоже, мои лекции ты решил не посещать?

Алик смутился и начал оправдываться:

– Да у меня вчера…

– Я в курсе.

Кольцов в изумлении уставился на него, не понимая, откуда профессор мог узнать о вчерашнем происшествии. Неужели все-таки сообщили в деканат?

– Не напрягайся. Про ваши с Артемом похождения я утром от Торопова узнал.

Алик облегченно выдохнул. Действительно, Воронцов жил в одном подъезде с Артемом. Собственно, он и познакомился с Артемом на юбилее профессора два года назад, а дружба после завязалась. Благодаря влиятельному соседу Воронцов организовал своему любимчику отсрочку от армии. Отмазывая сына, отец Артема включил свои связи, и заодно, по просьбе профессора, решил вопрос с Аликом.

После того как правительство отменило отсрочку, большинство студентов и их родителей испытали шок: никакие успехи в учебе не помогали добиться освобождения от армии. За два года с потока Кольцова забрали служить практически половину парней, остались только те, кто смог обзавестись справками о плохом здоровье или имел связи на самом высоком уровне. Общаясь с ребятами, вернувшимися со службы, Алик еще больше уверился, что армия – это прямой путь к моральной и профессиональной деградации. Может, для кого-то она и являлась шагом вперед, но только не для студентов ВУЗов, которые и без армейской муштры были достаточно высокоорганизованы. И если раньше у него иногда возникали мысли по поводу тупости руководителей Советского государства, то постепенно они переросли в полную уверенность.

В юности Алик, как все, слегка посмеивался над обвешанным как елка медалями, шамкающим и плямкающим генсеком, но когда он столкнулся с реалиями взрослой жизни, его уже просто клинило от беспринципности и бездарности аппаратчиков, дискредитирующих саму коммунистическую идею. Воспитанный на фильмах об Отечественной войне, где коммунисты первыми шли умирать за Родину, он не понимал – куда подевались все эти герои? Расставаться с идеалами было горько и больно, но больше всего возмущало безграничное лицемерие и отсутствие каких-либо моральных устоев. Какой там кодекс строителей коммунизма – общество уже и простым принципам человеческого сосуществования не соответствовало. Сознание разлагалось под воздействием уравниловки, царящей на предприятиях. Абсолютно не заинтересованные в результатах своего труда, люди работали спустя рукава и тянули с производства кто что мог. Воровство превратилось в норму жизни. Неудачи окружающих доставляли больше радости, чем собственные успехи. Не беда, что у меня коровы нет – главное, что у соседа сдохла!

Алик не мог и не хотел жить по таким правилам. В его характере сочетались, казалось бы, несовместимые черты: эгоизм и вместе с тем душевность и сентиментальность. Он всегда был готов помочь, абсолютно бескорыстно. При этом он, не задумываясь, откровенно высказывался по любому поводу, иногда в довольно резкой и обидной для собеседника форме – за что нередко получал соответствующую реакцию в ответ. Кого-то независимость его мнения и позиции просто бесила, а у других вызывала зависть. За четыре студенческих года Кольцов умудрился нажить массу друзей и массу недоброжелателей. Но кое-какие житейские уроки все же усвоил. Теперь он осторожнее высказывал свое мнение, и старался не спорить, если интеллект собеседника не дотягивал до его уровня. С недоумками вообще общался односложно, без изысков, не считая нужным впустую метать бисер.

– Аллочку кто-то обидел, – сообщил Алик, чтобы сменить неприятную для себя тему разговора.

– Никто ее не обижал, – мрачно пояснил профессор. – Сегодня мать Викулова приходила. Помнишь такого?

Конечно, Алик помнил этого парнишку. Абсолютно детское лицо, тонкая шея, зажатая воротом застёгнутой на последнюю пуговицу рубашки, очки в тяжелой роговой оправе. На общем фоне парень выделялся успехами, но и его призвали по окончании второго курса.

– Повесился месяц назад.

Кольцов удивленно вскинул брови и пробормотал: