О теории прозы
Шрифт:
Поручик Державин был и в литературе сперва поручиком. Приходилось ему бороться и с восставшими крестьянами.
Шло время, и Державин написал строки, которые можно прочесть в музее при библиотеке в Ленинграде.
«Река времен в своем стремленьи...»
История набрасывает ощущение будущего, и люди романа вмещают в себе несколько будущих.
Они противоречивы. Они двоятся, как герои Достоевского.
Они будущее и прошлое.
И дочь Достоевского еще будет отпираться от того, что она русская дворянка, и станет утверждать,
Для чего этот длинный разговор, напоминающий мне лестницу из веревки, сброшенную с высокого балкона в каком-то будущем романе?
Искусство слоисто. Оно включает в себя новое и старое.
И Пушкин слоистый. И Толстой.
Потому что они живут на острие своего времени. И живут иной жизнью.
Ищут иной жизни. Подсказывают своим временам славу.
Искусство, повторяю я, слоисто.
Письмо, которое затерялось и потом приходит в разных конвертах в разные дома и к тебе самому.
Есть старый рассказ о том, как Степан Разин попал в тюрьму и тюремщики издевались над ним.
Они сказали ему – ты никуда не уйдешь отсюда. Но ты не бойся, говорят они, ведь ты хорошо поешь – спой нам что-нибудь.
Дело было на дворе.
И Разин на земле рисует борта лодки.
Говорит товарищам по тюрьме – садитесь на скамейки.
Они садятся.
Разин запевает песню. И говорит – нажмем, нажмем. И вдруг все с ужасом видят, что лодка плывет по Волге и весла отбрасывают воду, которую заменяли цепи.
Поэзия освещает тяжелые дороги истории.
Отец изнасиловал свою дочь.
Муж истоптал жену ногами за то, что она не невинна.
В другом романе казак по старым-старым следам старой дороги приводит свою мать к смерти путем голода – все живут в доме, а в этом доме от голода умирает старуха, она уже съела рукавицу.
Это сильно, но это страшно.
Места, где это происходит, – места плодородные, люди – сильные, а голод, право на убийство путем голода проникает в новую жизнь из старого романа.
Пушкин писал:
Тиха украинская ночь.Прозрачно небо. Звезды блещут.Своей дремоты превозмочьНе хочет воздух...Дальше идет рассказ о пытке.
Пушкин сказал про Степана Разина, что это единственное поэтическое лицо в русской истории.
И, отвлекаясь, или, наоборот, возвращаясь, скажу, что почти все исторические романы построены на двух-трех историях.
Это создавало надежду на свое видение.
Это есть у Геродота.
Есть у Плутарха.
Есть у Платона.
Ибо и Платон, и Плутарх, и Геродот лечат одну историю другой историей.
Блажен, кто праздник жизни рано... Еще один план
Надо начать с заявления Пушкина о том, что он переходит на прозу. Потом идет маленькое замечание о различии прозы и стиха.
Пушкинское строение стиха сюжетно. Роль торможения в стихе играет прежде всего строфичность. Каждая строфа выражает или какой-нибудь предмет, или какое-нибудь положение, или оценку состояния человека, который пишет эту строфу.
Если взять «Евгения Онегина», то надо определить временность кусков. Иногда строфы состраиваются вместе и кажутся едиными, как строфы перемены погоды.
Есть строфы, говорящие о том, где находится сам автор. Нам всем в глаза бьют слова: «Я жил тогда в Одессе пыльной...» Это как бы перестановка аппарата, с какой точки снимается.
Второе – это размышление о построении строфы и сюжета. Есть скопления строф, которые говорят о переходе на прозу.
Некоторые строфы заключают в себе перечисление как бы обстоятельств написания. В них имена собственные срастаются. Въезд Татьяны в Москву есть перечисление предметов, включительно до стаи галок на крестах. Это как бы описание декораций.
Другая роль строф – это вопрос о законах построения поэзии. Это первый набросок, это то, что раньше в кино называли либретто, либретто пейзажа. Причем это либретто содержит время написания. Говорится о замедленности.
Некоторые осенние строфы как бы траурны: «...с своей волчицею голодной выходит на дорогу волк».
Пушкин говорил, что время романа размечено по календарю.
Татьяна меняется очень быстро, но время отказа Онегина от любви – длинное время, его нельзя считать по строкам.
Его перелом – это отказ.
Это время подчеркивается описанием дома Онегина, куда пришла Татьяна. Она читает там книги. Книги эти никак не раскрыты. Они подтверждают только накопление у героев сферы чтения. Первое упоминание очень короткое, полупрезрительное – о том, что читала мать, а она не читала ничего, только говорила о книгах. Теперь перечисление книг, которые читали Онегин и Ленский. Это их мир. Потом сопоставление. Вслед за этим чтение Татьяной библиотеки Онегина. Это указание для постановки – книги сочтены, оценены.
Татьянинское определение кончается словами: «...уж не пародия ли он?» Оценка человека сложена в том числе по книгам, которые он читает.
Все эти предметные куски замедляют действие. Татьяна, робкая провинциалка, видит, вы помните, сны, как бы убегая от чего-то, – этим показывается движение сна, которое как бы прячет ее в карман.
Замедления отодвигают или накапливают для Пушкина время, когда ему придется встретиться с новой Татьяной.
Потом пародийный кусок, когда Ольга оплакивает могилу убитого поэта, и есть две характеристики поэта – каким он мог стать и каким он мог стать другим. Вот эти насыщенные указаниями куски показывают время, они удлиняют его – прожитое интеллектуальное время. Люди не столько состарились за чтением, сколько ориентировались на чтение.