«О восьми лукавых духах» и другие аскетические творения
Шрифт:
Глава 18
Так, а не иначе угодно истине. Ведущим жизнь отшельническую нужно упражняться в единоборстве и вступать в брань с врагом безоружным, потому что оружия страстей — дела. А у живущих в городе среди многолюдства много отовсюду и всегда нападающих, которые все вооружены всякого рода воинским оружием и, как скоро могут уязвить, наносят смертельные раны. И неразумно со всем усилием уготовлять себе жизнь, исполненную страхов и опасностей, когда есть возможность вести ее без робости и страха и возможную безопасность сделать необходимою. Ибо кто уклонился от злоумышленников и поставил себя вне общения с ними, тот не приобретает ли наконец смелость, не делается ли беспечален, не ожидая уже ниоткуда никакого вреда? А кто живет вместе с ними, тот не бывает ли в непрестанном страхе, всегда и отовсюду ожидая козней, потому что все и во всякое время готовы со всем тщанием искать случая сделать зло как враги врагу. Посему неужели жизнь среди обидчиков лучше жизни мирной и безмятежной? И неужели путь, на котором разбойники и варвары, казался и кажется кому-то предпочтительней, нежели путь, которым можно идти безбоязненно? На одном пути есть убийцы и хищники и на нем, конечно, можно или быть убитым, или, по крайней мере, лишенным одежды, а другой путь свободен от подобного, не приносит вреда
Глава 19
Другие, уклоняясь от негладких и неудобопроходимых стезей, хотя они и коротки,
отыскивают стези гладкие и проходимые многими, хотя они длиннее и, [Col. 1084] чтобы пройти ими, нужно больше времени. И почему путь крутой, затруднительный, длинный, опасный, на котором звери нападают, кормятся разбойники и много силков, сетей, засад, случаев потерпеть вред, признается лучшим, чем путь сносный, короткий и ровный? Там привлекает женское лицо, возбуждают соревнование, богатство и властолюбие, уязвляет ярость, иное возжигает похоть, одно доводит до восхищения, другое — до уничижения, одно производит уныние и замешательство, другое — радость и благодушие, одно причиняет удовольствие, а другое — неприятность; и как же после сего страстям, возбуждаемым и волнуемым ежедневно видимым и слышимым, не превратиться когда-либо в яркий, высоко вздымающийся пламень, при непрерывном упражнении не сделаться неискоренимым навыком, и можно дойти до того, что перемена жизни будет трудна или, может быть, и вовсе невозможна? Ибо привычка, связывающая не слабее уз, не дозволяет отступить, уступает несколько порыву, но тотчас снова влечет к себе желающего оставить ее. А удалившийся от дел житейских, отвращающий чувства от всего чувственного и покоящийся в себе самом если и имеет страстные воспоминания, то скоро уничтожит их, потому что время, с которым все ветшает, и их мало-помалу приведет в забвение. И если не допускал он в себя этих кумиров, воздвигающих брань, то борьба у него — с простыми, естественными воспоминаниями, которые нетрудно преодолеть и победить, потому что мысль легко их сменяет и без труда отвращается от них, когда враг не может уловить ни одной из внешних приманок.
Глава 20
Сим обыкновенно враг умащает страсти и для подвизающихся делает борения мучительными и трудными. Ибо похоть не имеет такой силы, когда нет у нее пищи, [силы,] какую приобретает, когда есть то, что питает похоть; также и ярость не так одолевает, когда нет ничего раздражающего. И сластолюбие тогда возбуждается, когда нравящееся видом своим возбуждает желание. Бессильны и слабы движения страстей, когда не тревожит их воображение, пробуждающее как бы усыпленную мысль, и не удерживает при себе помысла бодрствующим и неизменным. Так, например, лицо, нравящееся своею привлекательностью, удерживает на себе внимание плотолюбивого глаза, не позволяя никуда обращать его, не давая и мысли свободно перенестись на что-либо другое, хотя бы кто-то и захотел подавить [это, оно] наслаждением побеждает усилие желающего отвратить око. Но для того, кого тревожат одни воспоминания, освобождение от [них] удобно и устранение [их] крайне легко. Ибо [с помощью] поучения и упражнения в словесах духовных и усиленной молитвы ум устраняется от неблагоугодного Богу и обращается к требующему рачительности по Богу, преуспевая в сем последнем и предавая забвению первое.
[Col. 1085] Но даже всегда трезвенному помыслу невозможно совершенно смежить глаза для видимого, заткнуть уши для слышимого, отклонить производимый ими вред, ибо много повсюду сетей, от которых уберечься трудно. И ступившему в грязь невозможно не замарать ступни, и живущему в заразном месте — не пострадать от болезни, к какой располагает окружающий воздух. Так, невозможно не примешаться сколько-нибудь к житейским нечистотам живущему среди них, хотя и не чувствует он вреда, со временем привыкнув к вредоносному.
Глава 21
Ибо иные, отведав яда в малом количестве, сначала не терпят вреда, потому что количество принятого не смертоносно; постепенным же прибавлением [дозы] сделав тлетворную силу этого яда привычной для себя, впоследствии обращают [яд] в пищу, потому что природа научается со временем усвоять себе и вредное. Кто не знает из Божественного Писания, какую во всем точность соблюдал блаженный Давид! Кому не известны по слуху его доблестные дела! И, хвалясь ими, не из хвастовства, но из любви к ближним, чтобы и другие научились делать то же, что делал он, описывает он добрые свои качества, говоря иногда: Аз незлобою моею ходих (Пс. 25:1), иногда же: Аще воздах воздающим ми зла (Пс. 7:5); а иногда: Без беззакония текох и исправих (Пс. 58:5); в другое же время: Несть льсти в языце моем (Пс. 138:4); и еще: Благоугодихво истине Твоей (Пс. 25:3); и, после того как и еще большее сего сказал о себе святой, говорит наконец: Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои (Пс. 130:1). Столько надеялся он на свой навык в добродетелях, в которых упражнялся! Но в одно время вознерадел о внимательности к себе14, дозволив вдруг оку носиться всюду свободно, и им привлечен был он к красоте чужой жены, а в сердце принял стрелу — пламенеющий взор, который, распалив его до неистовства, довел до прелюбодеяния, прелюбодеяние же вынудило отважиться на убийство, и притом убийство несправедливое; и зло, начавшись взглядом, прошло через ряд зол и кончилось так пагубно. Так грех, возрастая от малой причины, доводит до самого крайнего предела гибели. Ибо если, по словам премудрого Приточника, не должно быть другом мужу гневливу (Притч. 22:24), чтобы не стать (конечно, от сего общения) причастным страсти, которая, как обычно, от одержимых ею незаметно переходит на живущих с ними, то не следует ли избегать страждущих более важными и трудными болезнями, не необходимо ли это и полезно тем, которые намерены остерегаться подражания?
Глава 22
Ибо обращение с таковыми людьми делает человека подражателем, [Col. 1088] когда сам он того не знает, уподобляя злым и не желавших дотоле быть таковыми и мало-помалу делающихся тем, чем старались они не сделаться. И Олоферна, мужа воинственного, опустошившего Иудею, сандалия пришедшей жены уловила в неистовую любовь и удержала в плену. Ибо история говорит, что сандалия Иудифи похити око (Иудифь. 16:9) Олоферна и похищение ока имело концом смерть, потому что Иудифь, нашедши, что он побежден страстью, обольщая различными способами, долгое время томила домогавшегося супружеского общения, пока не нашла удобного времени обезглавить сего несчастного, и вожделение не удовлетворившего, и погибшего бедственною и жалкою смертью. Сближающиеся с порочными, хотя сами не знают, терпят много подобного, потому что и красивое наслаждение часто увеселяет их, и блеск богатства располагает к приятным чувствам, и почесть окрыляет, и бесчестие печалит, благовонное испарение услаждает обоняние, и приправленные снеди, может быть, тем самым, что неощутимо качество их, возбуждают вкус к пожеланию. И такая борьба как может быть полезна неразумным, опрометчиво решающимся идти навстречу опасностям, воспламеняющим в себе страсти, которые могли бы оставаться безмолвными, так, что не бывают уже они в покое и не дают им свободы с пользою занять чем-либо ум?
Глава 23
Ибо ум, по природе пребывающий в непрестанном движении, когда не занят заботою о суетном, попечительность свою обращает на полезное, рассуждает, о чем должно, всецело предается свойственной ему деятельности, беседует в молитве с Богом, увеселяется чтением Божественных словес, размышляет о твари и прославляет Творца за разнообразие создания, видит, что страсти в нем укрощены, примечает, что нравы благоустроены, усматривает в себе ежедневное преуспеяние в лучшем, находит состояние свое во всем упорядоченным и непрестанно благодарит за это Дарующего сию благодать и жизнь, исполненную веселия и довольства. И не имеет равной с ним цены тот, кто даже не знает о состоянии своем, каково оно, и не дает рассудку времени всмотреться и узнать, как приходят в движение страсти, вчера ли или сегодня в лучшем или в худшем он расположении, потому что много требуется свободного времени для уразумения разнообразных движений страстей, ведь каждый день они бывают разными, — как они вкрадываются, умаляясь отчасти, снова возрастая, по усердию или по лености приходя в такое или иное расположение, усиливаются и слабеют, покоятся и восстают, едят сено, подобно волам, и вожделеют мяса. Ибо первым означается, что они стали кротки, а последним, что они ожесточились и свирепеют. [Col. 1089]
Глава 24
Как ядовитые пресмыкающиеся в зимнее время года бывают спокойны и неподвижны и не причиняют вреда, оцепенев от стужи, так и страсти, оставаясь в бездействии при отвлечении [внимания на что-то другое]15, хотя не прекращаются, однако бывают на время покойны, только тогда приходя в движение, когда найдут и свободу, и досуг показать в мыслях, на что они способны, подобно зверям, при солнце и тепле выползающим и выходящим из нор. Поэтому, как рассказывают, некто из преследующих свои помыслы, долгое время проведя в безмолвии в пустыне и намереваясь опытом дознать ежедневный успех, набрав в пустынном песке камней, держал их у себя за пазухой и один камень из всей кучи, если помысел подвигнут был на мысль добрую, клал по правую себя сторону, а если на мысль срамную, то по левую, и делал это обыкновенно до вечера, по одному камню прикладывая там и здесь, как требовали того приходившие на ум мысли. Потом, по наступлении вечера, пересчитывал он те и другие камни и таким образом узнавал, какой ежедневно у него, если только бывал, успех в добре. И наличие свободного времени позволяло ему делать это. Но у кого недостает времени на ежедневные тревоги, потому что их больше, чем на весь день, и своим множеством превосходят они время [которое у него есть], тот узнает ли когда что-либо из требующего такой рачительности? Ибо ум, когда нужно рассмотреть и что-либо необходимое, не хочет иметь заботы и не привык к этому, хотя бы и желал поразмыслить о чем-то другом, кроме того, чем озабочен; подобно глазу, он смотрит на что-либо одно и по природе своей не может зрительную силу разделять сразу на многие предметы.
Глава 25
Итак, почему же этот, живущий в опасностях, лучше живущего безопасно? Ибо хотя по видимости идут они одним путем добродетели, однако же не одинаково совершают оный. Один в безмолвии, как днем, внимательно обозрев и узнав все, что на пути есть трудного и удобного, безопасно проходит им, уклоняясь от утесов и обходя стремнины. Другой во мраке заботливости, как ночью, падает в ямы, бьется о камни и, подобно слепому, претыкается при всяком препятствии. И похвала смотрящих на дело его расслабляет его, и слава успешно совершенных дел надмевает до безрассудства, и пренебрежение не удивляющихся его добродетели печалит его, как бесчувственность, и кажущееся пред другими преимущество в добре доводит его до высокомерия. И ему необходимо, иногда предаваясь кичливости, веселиться без меры, а иногда, падая духом и стесняясь, приходить в уныние. А живущий в отшельничестве не меняет сих расположений, не знает ни хвалящих, ни порицающих, пребывает один с единым венчающим труд Богом — сам знает свое [Col. 1095] дело, но и от себя старается многое скрыть, ибо человеку можно иногда сделаться хвалителем себя самого, надмившись детским суемудрием, и через это от себя самого потерпеть вред, какой, возбудив к себе удивление, потерпел бы от других.
Глава 26
Блажащии вас льстят вы (Ис. 3:12) — прекрасно сказано в Божественном Писании о делающих доброе напоказ. Кто же будет ублажать человека, которого не видит, и кто ублажением обольстит до самомнения добровольно бежавшего от людей, чтобы чьими-либо похвалами не умалить награды своей от Бога, и, по Господнему слову, скрывающего от левой руки всякое дело правой руки (см. Мф. 6:3), чтобы знать о деле, что оно сделано, а не знать, чем оно выставляется, самого себя скрывая от той половины, в которой зарождается хвастливость? Левая рука же узнает дело правой, когда раздает что-то по славолюбию, и скрываемое правой рукой старается разглашать для уловления славы. Посему дававшие имена в древности подвизающихся в городах удачно именовали голубицами, а жительствующих в пустынях и местах непроходимых — горлицами, потому что первые упражняются в добродетели пред глазами зрителей и произвольно или невольно чернят себя человекоугодием, или увлекаясь похвалами многих, или же часто и намеренно стремясь к тому, чтобы прославиться, конечно, имея в виду пользу видящих, что не есть еще чело-векоугодие, однако же очерняет, без сомнения, добродетель и по мере сего умаляет награду за труд, почему и действительно уподобляются они голубице, которая выводит птенцов и отдает их на заклание людям. Последние же все, что они делают, без ущерба и всецело посвящают Богу неповрежденным, подобно горлицам, которые отпускают из гнезда птенцов живыми на воздух. Таково совершаемое сокровенно в благоугождение Богу, оно живет и крепнет и составляет неизменное достояние потрудившегося. А то, что желает иметь свидетелями людские взоры, подобно одежде, и зарождает тлю тщеславия и повреждается ею.