О всех созданиях - прекрасных и удивительных
Шрифт:
– Что с вами, Джеймс?– осведомился он.– Легкое несварение желудка?
– Несварение?.. Да нет, нет... А почему вы спросили?
– Так вы же стояли на одной ноге с перекошенной физиономией, точно вас вдруг прихватило.
– Неужели? Это все наш старый приятель Уолт Барнетт. Он хочет, чтобы мы кастрировали его жеребца, и изложил свою просьбу с присущим ему обаянием. Он мне на нервы действует, скотина!
Из коридора появился Тристан.
– Да, я за стенкой все слышал. Дубина стоеросовая!
Зигфрид немедленно на него накинулся:
– Достаточно! Я не желаю слушать
– Я не понимаю...
– Некоторые эпитеты и междометия, которыми вы только что сыпали, вас недостойны!– Он развел руками с подкупающей искренностью.– Бог свидетель, я не ханжа, но слышать подобное в этих стенах мне неприятно. Он помолчал, и его лицо обрело глубочайшую серьезность.– В конце концов люди, приходящие сюда, нас кормят, и о них следует говорить с уважением.
– Да, но...
– О, я знаю, что некоторые из них не так вежливы, как другие, но вы ни при каких обстоятельствах не должны на них раздражаться. Вам ведь известно избитое присловье: "Клиент всегда прав?" Я считаю, что это прекрасная рабочая аксиома, и сам всегда из нее исхожу.– Он обвел нас с Тристаном торжественным взглядом.– Надеюсь, вы меня поняли. Никаких крепких выражений в приемной, и особенно по адресу клиентов.
– Вам-то хорошо!– взорвался я.– Вы Барнетта не слышали. Я готов терпеть, но всему есть...
Зигфрид наклонил голову набок, и по его лицу разлилась улыбка небесной красоты.
– Дорогой мой, вот вы опять за свое! Допускаете, чтобы всякие пустяки вас расстраивали. Ведь у меня уже был случай говорить с вами об этом, не правда ли? Как мне хотелось бы вам помочь! Передать вам мою способность сохранять хладнокровие при всех обстоятельствах.
– Что-что? Что вы сказали?
– Я сказал, что хотел бы вам помочь, Джеймс, и помогу.– Он поднял указательный палец.– Вы, вероятно, часто удивлялись, почему я никогда не сержусь и не волнуюсь?
– А?!
– Конечно, удивлялись. Это вполне естественно. Ну так я открою вам маленький секрет.– Его улыбка стала лукавой.– Если клиент со мной груб, я просто ставлю это ему в счет. Вместо того чтобы вскипать на ваш манер, я напоминаю себе, что прибавлю к счету десять шиллингов, и это действует волшебно!
– Да неужели?
– Именно, именно, дорогой мой!– Он похлопал меня по плечу и вдруг стал очень серьезным.– Нет, я отдаю себе отчет, что нахожусь в более выгодном положении, чем вы, ибо природа наделила меня на редкость спокойным и уравновешенным темпераментом, вас же любая мелочь способна довести до исступления. Однако, мне кажется, вы могли бы развить в себе эти свойства. Так попытайтесь, Джеймс, попытайтесь! Поддаваясь досаде, озлоблению, вы в первую очередь вредите себе, и, поверьте, жизнь для вас станет совсем иной, если только вы выработаете в себе мой безмятежный взгляд на мир.
Я сглотнул.
– Ну, благодарю вас, Зигфрид, - сказал я.– Попробую. Уолта Барнетта в Дарроуби окружал ореол некоторой таинственности. Он был не фермером, а старьевщиком, перекупщиком и торговал, чем угодно, начиная от линолеума и кончая старыми
В нескольких милях от города он купил обветшавший помещичий дом, где поселился с тихой забитой женой и где держал кое-какой скот и живность, постоянно менявшиеся, - несколько бычков, десяток свиней и обязательно одну-две лошади. Он по очереди обращался ко всем ветеринарам в наших краях, возможно, потому, что был обо всех нас очень низкого мнения. (Должен сказать, чувство это было взаимным.) Он как будто вовсе не работал и чуть ли не каждый день бродил по улицам Дарроуби - руки в карманах, к нижней губе прилипла сигарета, коричневая шляпа сдвинута на затылок, грузное туловище вот-вот распорет лоснящиеся швы синего костюма.
После моего разговора с ним мы несколько дней были заняты с утра до вечера. В четверг в приемной зазвонил телефон, Зигфрид снял трубку и мгновенно переменился в лице. Даже в противоположном углу мне был слышен громкий требовательный голос, а по лицу Зигфрида медленно разливалась краска, и губы его сжимались все плотнее. Несколько раз он пытался вставить слово, но гремевший в трубке поток звуков не иссякал. Наконец, Зигфрид повысил голос, остановил его но тут же раздался щелчок, и в трубке воцарилось мертвое молчание.
Зигфрид хлопнул ее на рычаг и обернулся
– Это был Барнетт, и черт знает, что наговорил, потому что мы ему не позвонили!– Он несколько секунд смотрел на меня, и лицо его совсем потемнело.
– Сукин он сын! Да кем он себя воображает? Наорал на меня и повесил трубку, едва я попытался что-то ответить!
Он смолк, а потом повернулся ко мне.
– Одно я вам скажу, Джеймс: он не посмел бы разговаривать со мной так лицом к лицу.– Злобно скрюченные пальцы приблизились к самому моему носу.– Я бы ему шею свернул, хоть он и ростом под потолок! Слышите? Я бы придушил этого...
– Но, Зигфрид!– перебил я.– А как же ваша система?
– Система? Какая система?
– Ну, ваш прием, когда клиенты не особенно вежливывы ведь вносите это в счет, верно?
Зигфрид опустил руки и уставился на меня, часто и тяжело дыша. Потом погладил меня по плечу, отошел к окну и некоторое время созерцал тихую улицу.
Когда он снова ко мне обернулся, вид у него был более спокойный, хотя и мрачный.
– Черт побери, Джеймс, а вы правы! Это выход. Жеребца я прооперирую, но возьму десятку.
Я расхохотался. В те дни нормальной ценой был фунт или - если вам хотелось придать себе солидности - старомодная гинея.
– Чему вы смеетесь?– угрюмо спросил мой коллега.
– Как? Вашей шутке! Десять фунтов!.. Ха-ха-ха!
– Я не шучу. Я возьму с него десять фунтов.
– Ну, послушайте, Зигфрид, у вас ничего не выйдет!
– А вот посмотрим, - сказал он.– Я этого сукина сына поставлю на место! Утром на третий день я машинально готовил все для кастрации: прокипятил эмаскулятор, положил его на поднос к скальпелю, вате, артериальным зажимам, пузырьку с йодом, шовному материалу, противостолбнячной вакцине и шприцам. Последние пять минут Зигфрид нетерпеливо меня поторапливал.