«О» - значит омут
Шрифт:
У него были приступы хромоты, которые делались все хуже. Я подумал об остеосаркоме, когда хозяин упомянул о сильной чувствительности сустава. Рентген подтвердил мои подозрения. Опухоль такого рода переходит в другие кости. Я обнаружил, что она распространилась в кости изнутри наружу и причиняла мучительную боль. На снимках это выглядело, как будто кость была вся изъедена. Собаку нельзя было спасти.
Я знаю, что хозяин расстроился, но я дал ему лучший совет, и это было — уберечь животное от дальнейших мучений.
– Хозяина зовут П.Ф. Санчес. Собака принадлежала его погибшему сыну.
–
Он оставил фразу неоконченной.
– Что происходило с собакой, после того, как ее усыпили?
– Окружная служба контроля за животными забирала останки и ликвидировала их. Мы клали тело в мешок и оставляли в сарайчике на заднем дворе. Это было деревянное сооружение, которое можно было открыть изнутри и снаружи. Не знаю, что делают в эти дни. Думаю, что после недавнего урезания бюджета, округ прекратил обслуживание, и теперь каждый ветеринар должен привозить останки сам. Какой бы ни была процедура, трупы животных сжигают. Это сохранилось. Я бы думал, что такая судьба была у Улфа, пока вы не рассказали, что дело было не так.
– Служба приезжала ежедневно?
Уолтер помотал головой.
– Мы вызывали их, когда надо было забрать тело, и они приезжали в конце дня.
– Была ли у вас когда-нибудь причина захоронить останки самому?
– Нет. Я понимаю желание похоронить своего любимца во дворе, но я не стал бы брать это на себя. Животное не было моим.
– Вы бы знали, если бы округ вел записи о заборе останков?
– На это не было бы причин. У нас была форма, которую подписывал хозяин, давая разрешение на эвтаназию. Иногда владелец просил нас вернуть ему прах, иногда, нет.
Не могу вообразить, почему это может стать предметом спора.
– Нет-нет, никакого спора. Санчес сказал мне, что дал вам разрешение по телефону.
– Я этого не помню, но звучит правильно.
– Как насчет ваших записей?
– Их больше нет. Когда я вышел на пенсию, то отдал некоторые папки, по требованию, другим ветеринарам, а остальные хранил. Через десять лет я пригласил компанию по измельчению документов. Может, в этом не было необходимости, но мне не нравилась идея, что личная информация попадет на помойку.
– Можете ли вы подумать о любой причине, по которой Улфа не забрали и не кремировали?
Какие-нибудь особые обстоятельства?
Макнэлли снова помотал головой.
– Это был протокол.
– Большинство людей сохраняли прах?
– Некоторые да, некоторые — нет. Почему вы спрашиваете?
– Мне просто любопытно. У меня никогда не было собак и кошек, и я понятия не имею, как делаются такие вещи.
– Люди привязываются. Иногда кошка или собака значат для тебя больше, чем собственная плоть и кровь.
– Понимаю. Ну, я отняла у вас достаточно времени.
Я открыла сумку и достала свою визитку, прежде чем подняться на ноги.
– Я оставлю это вам, на случай, если вы вспомните что-нибудь еще.
Он встал и проводил меня до двери.
– Извините, что не смог помочь больше.
– Вы дали мне больше, чем я ожидала. Печально, но думаю, мне придется с этим жить.
– Что стоит на кону? Вы должны задать себе этот вопрос.
– Пока не знаю. Может быть, ничего.
– Не допускайте, чтобы это лишило вас сна. Это вредно для здоровья.
– Как насчет вас? Вам хорошо спится?
Он улыбнулся.
– Да. Я был благославлен. У меня была чудесная семья и работа, которую я любил.
У меня прекрасное здоровье, и я сохранил все свои способности, насколько мне известно, - добавил он саркастически.
– Я сумел отложить достаточно денег, чтобы наслаждаться своим старческим слабоумием, так что сейчас главное — оставаться активным. Некоторые люди не настолько удачливы.
– Да, вам повезло.
– Это точно.
Садясь в машину, я думала о том, насколько удачливым он себя чувствовал, когда узнал, в какую историю попал его сын Уокер. Если его и проинформировали, он не показывал никакого вида.
Возвращаясь в офис, я еще раз заехала к Кошачьей клинике Мид-Сити, на этот раз свернув в аллею позади. Название каждого учреждения было написано на задней двери, так что легко было заметить деревянную пристройку, о которой говорил доктор Макнэлли. Я припарковалась и вышла из машины, чтобы посмотреть поближе. Сооружение было меньше, чем используют в домах для мусорных баков, и пристроено к стене, справа от двери. Деревянная конструкция была простой, с обычным металлическим крюком, который входил в маленькую петлю. Не было заметно больше никаких запирающих механизмов, и вряд ли они когда-нибудь были. Не было даже следов от колец, куда мог быть подвешен замок. Я потянула за деревянную ручку, и дверь бесшумно открылась. Не считая сухих листьев и паутины, внутри было совершенно пусто, и непохоже, чтобы помещением пользовались.
В дальнем конце сарайчика дверь, которая в дни доктора Макнэлли открывалась в его клинику, была заделана.
Я оглядела аллею в обе стороны. С другой стороны было несколько личных гаражей с калитками и дорожками, ведущими на задние дворы, которые разделялись оградами.
Это был общественный проезд, утилитарный по назначению, но доступный со всех сторон.
Кто угодно мог знать о заборе умерших животных — работники ветеринарной больницы и клиенты, служащие контроля за животными, соседи, соседние учреждения, сборщики мусора, бродяги. Если подумать, можно сузить круг подозреваемых похитителей трупов до пары сотен неизвестных индивидуумов. Но до сих пор остается вопрос: зачем кому-то воровать мертвую собаку, чтобы перевезти ее в Хортон Рэвин и похоронить?
Разве что, как предполагал Саттон, двое мужчин были вынуждены заменить останками Улфа что-то или кого-то, что они закапывали, когда шестилетний Саттон появился на сцене.
Я отмахнулась от предположения, когда оно было сделано, но теперь задумалась. Взрослая волко-собака была намного крупнее четырехлетнего ребенка, но, поскольку у меня не было возможности определить, что произошло, может быть, настало время подойти к вопросу с другой стороны: не мотив для кражи собаки и ее похорон, а выбор места. Почему именно там, а не где-нибудь еще?