О…

Забелина Евлампия

В награду за моё спасение Грозный получил целую буханку хлеба, и взял её прямо из моих рук.

Потом родители рассказали мне, что это было солнечное затмение. А я рассказала, как в моей жизни появился – друг.

О ромашках

Лето – солнце смоляными каплями течёт по горизонту. Сонно гудят пчёлы, ветер ласковый, как котёнок, приносит ароматы пекущегося хлеба, парного молока, ромашек…

Каждый день, когда дневные хлопоты постепенно сходили на нет, бабушка

доставала литровую банку, на треть закладывала пушистыми стебельками и заливала крутым кипятком. Это означало – скоро будет ужин, поэтому мы всегда крутились поблизости. Мы – это я и кто-нибудь из моих пушисто-лохматых друзей, кто не прочь был перехватить сладкую корочку.

Воды она наливала «по плечики» – до того места, где банка начинала сужаться к горлышку. Выше стекло затягивало белой поволокой, а настой постепенно пропитывался зеленью – нежного жёлто-зелёного оттенка, будто солнце пропитало каждую ромашковую веточку.

– Зачем это? – полюбопытничала я, когда увидела действо впервые.

– Дедка лечиться будет, – неспешно ответила бабушка, убирая чайник от меня подальше, – смотри, егоза, не переверни. Ошпаришься!

– Баба! – возмутилась я.

Ведь я была уже совсем взрослой. Пять лет – это вам не шутки! Любое проявление недоверия раздражало.

Ромашка пахла так изумительно, так сладко! Как цветочный мёд. Дедушка собирал такой в самом начале лета. Если такой откупорить зимой, закрыть глаза и вдохнуть, ощущение, что попадаешь на цветущий луг. От одного запаха становишься здоровее.

Оторваться от банки было невозможно, и я крутилась возле неё, как пчела возле вазочки с вареньем, пока не пришёл дедка.

После умывания у него на лысине и на бороде блестели капли воды. Он уселся на лавку. Летом обеденный стол выносили в сени, в дом ходили только спать.

– Хочешь попробовать? – предложил он, промокая руки и лицо чистым вафельным полотенцем.

Конечно же, я хотела!

– Неси стакан, – распорядился он, придвигая к себе банку.

Большая часть посуды хранилась на кухне, под рукой бабушка держала только самое необходимое. Мои любимые высокие тонкостенные стаканы с двумя золотыми полосками возле ободка в необходимое не входили. Бабушка берегла их для гостей, дома пользовались обычными гранёными. Мне разрешали брать праздничное стекло, но строго-настрого заказывали – не разбить.

Пока дедушка наливал отвар, я нетерпеливо топталась с ноги на ногу, предвкушая…

Но напиток оказался неожиданно горьким и ничуточки не вкусным.

– Бееее… – высказалась я, заставив дедку беззвучно рассмеяться, и убежала во двор играть с козлятами.

Но медовой аромат ромашки навсегда запал мне в душу.

До сих пор скромный пушистик с резными листьями и жёлто-зелёной шишечкой цветка и его солнечное благоухание – самый короткий путь назад, в детство.

О памяти

Не знаю почему, но в то лето моими лучшими друзьями стали Тришка и Гришка. Хотя они были – козлы. Самые обыкновенные – чёрные, лохматые, и очень, очень бодучие.

Стоило Самураям – так их называли соседи –

заметить кого-то, кто смел выйти за ворота или свернуть на нашу улицу, когда они там пощипывали травку, как они дружно бросали еду, выставляли рога вперёд и, громко фыркая, начинали разгон…

Чтобы не получить удар рогами под зад, можно было убежать, это если не далеко, или забраться на забор, так чтобы они не достали, а можно было попросить меня придержать их. Не просто так, конечно, а за пряник или конфетку для меня и корку хлеба для моих любимчиков.

Дружба наша была крепка и взаимна. Безобразники слушались меня, малолетнюю соплюху, беспрекословно, а мне для них ничего не было жаль – ни хлеба, ни пряников, которые мы делили пополам, ни даже моих, на то время самых любимых игрушек, – дедкиных медалей.

В самую жару, когда солнце забиралось высоко-высоко и заливало мир белым пламенем, мы с Тришкой и Гришкой прятались под навес. Там дедка частенько что-то пилил и строгал, а бабушка сушила бельё во время дождя.

Дружбаны мои дремали на охапке старого сена, а я валялась рядом с ними на старом, просиканом мною же матрасике или затевала игру в генералов. Игра была простая – я брала дедкины медали из комода и украшала ими густую смолянисто-чёрную шерсть друзей.

Тришка и Гришка были до того похожи, что различить их было почти невозможно. У Гришки золотистые, как топазы, глаза отчётливо отливали зеленью, а у Тришки всё больше синевой и какой-то затаённой грустью. Выглядели они так, будто кто-то прижал веки пальцами и стянул кожу вниз. От чего взгляд у него был отчётливо меланхолический, в отличие от брата, который всегда смотрел на мир прямо и даже словно слегка насмехаясь. Ещё рога у Гришки торчали острыми уголками вверх, а Тришкины слегка загибались, от чего его удары были, возможно, менее травматичны.

Может быть, поэтому Тришка всегда был генералом, а Гришка его помощником. Из других воинских званий я тогда знала только капитана. Но капитаном была я сама, потому что капитан – он всегда самый главный, да и дедкина пилотка с красивой ярко-красной звездой на рогах не держалась.

И дедка, и бабушка об играх моих знали, и никогда не ругали, главное было сложить потом медали на место.

Поэтому, когда баба Надя – про которую дедушка говорил, что она его мама, но я в это не очень-то верила, потому что, где вы видели таких старых мам? – подняла крик на весь двор, застукав меня за игрой, я ничего не поняла.

Испугалась – да! Лицо у бабы Нади от гнева сделалось помидорно-красного цвета, платок сбился, открыв миру желтовато-седые космы, с нижней губы текли слюни… Обычно она ходила, опираясь на палочку, напоминая букву «г», теперь же неожиданно выпрямилась и размахивала клюкой, не хуже, чем казак саблей.

Кричала она так громко и яростно, что дедка – в послеобеденное время он любил вздремнуть – выскочил во двор в носках. Следом из огорода прибежала бабушка.

Баба Надя ругалась долго и непонятно, грозя палочкой поочерёдно то мне, то деду, а то и соседям, что заглядывали через забор. Потом сорвала с моей головы пилотку и попыталась отобрать у перепуганных козлов их трофеи.