О…
Шрифт:
Однажды, когда он заболел, она снова бродила по улицам одна и скучала. Ноги сами принесли её к знакомому двору.
Они все были на улице и убирали дрова – дед Серафим, баба Марина и Лина. И Катя видела, как обрадовалась Лина, когда её увидела. Но перейти дорогу и подойти ближе не успела.
– Не подходи сюда! – крикнула баба Марина, с трудом разогнув спину.
– Почему? – удивилась Катя. Она давно позабыла о своей обиде и не думала, что у других может быть иначе.
– Нечего тебе здесь делать, обманщица! – отрезала Линина бабушка, и так резко отвернулась от Кати,
– Ну, бабушка… – захныкала Лина.
– Не смей канючить! Дружить с этой вруньей ты не будешь!.. – закричала та, но договорить она не успела.
В первый раз, услышав обвинение в обмане, Катя так растерялась, что ничего не смогла ответить. Теперь же она стала совсем другим человеком.
– Я не обманщица! – возмутилась Катя, не дав старухе договорить. – Вы сами обманщица! Вы всё наврали про мои игрушки! Это вы их украли, а теперь врёте! – кричала она изо всей силы. – Я всем расскажу, что вы врёте! Вы злая, жестокая, мерзкая старуха! Баба Яга! Кикимора!
– Ах, ты!.. – крикнула баба Марина и швырнула в неё поленом, что собиралась положить в поленницу.
Катя увернулась и отбежала подальше.
– Врунья! Старая карга! Воровка! – кричала она, наслаждаясь внезапно свалившейся на голову свободой.
Ощущение было такое же, как перед мотоциклом, даже лучше.
Наслаждаясь победой, она вприпрыжку побежала к дому.
– Не приходи сюда больше! – услышала она вслед, но даже не оглянулась.
– Вот так и закончилась наша дружба. Что я делала бы, если бы не твой дед Сашка, не знаю, – горько выдохнула бабушка. – Жаль, что мы так и не поговорили ни разу с твоей второй бабушкой, когда стали взрослыми. А теперь её нет. И мне даже некому сказать, что я отдала бы все свои игрушки, лишь бы вернуть то, что мы потеряли.
Бабушка промокнула платочком покрасневшие глаза и осторожно забрала зайчика у спящей внучки. Подошла к подоконнику и усадила его. Вместе они долго смотрели на крутящиеся волчком вихри.
Об опьянении
Родители у меня атеисты.
Но когда бабушка решила нас с братом окрестить – не возражали. Нас только спросили: согласны мы или нет? Ещё бы мы не были согласны! Когда бабушка купила нам новенькие блестящие крестики и обещала пирогов с изюмом напечь в честь нашего крещения.
Церкви тогда в нашей деревне не было. Батюшка приезжал время от времени, проводил обряды и уезжал. Бывал он редко, поэтому поселковый клуб на время визита превращался в храм, а потом продолжал работать дальше.
Нас с братом это не смущало, нам всё было интересно – и тоненькие коричневые свечки, и яркие картинки, косо развешанные на стенах, и блестящая посуда…
Появления батюшки мы ждали больше всего. Как же! Мужик в платье – диковина, да ещё и волосы длинные. Батюшка оказался ростом чуть выше нашей бабушки, худенький, сильно сутулился. Самое странное – он был пьяный!
Пьяных я в ту пору на дух не выносила, осуждала всячески и за версту определяла, трезвый человек или нет. Родственники моей способностью очень гордились и даже хвастались перед сельчанами. Поэтому меня довольно часто проверяли, но ни разу я не ошиблась. Я даже могла определить, выпивал человек накануне или нет.
Поэтому, когда после обряда я объявила родне, что батюшка был пьяный – они только переглянулись, но спорить не стали, перевели разговор на другое.
Но ни компот, ни бабулины пироги, ни даже подарки не смогли отвлечь меня от недоумения, что свербело внутри и требовало выхода.
Ведь на ту пору я уже знала, что священник – это святой человек, а значит, пить ему нельзя. Его поступок вызвал у меня такое сильное возмущение, что даже родственники, мирно распивающие чаи, когда рядом происходит такое безобразие, сделались мне отвратительны.
Я отпросилась гулять.
На улице бурлила весна. Сугробы уже сменились огромными лужами. В другой день я принялась бы измерять их глубину. Но в тот не могла.
Солнечные лучи пряжей медового цвета окутывали дома, заборы, столбы, облака любовались своим отражением в лужах, ветер ластился как щенок, а я бродила по улицам, и окружающая красота возмущала меня. Никак мне не удавалось понять, почему человек лжёт самому великому и всемогущему Богу, и ничего не происходит.
А потом я снова оказалась возле клуба – батюшка стоял на улице, опираясь на забор, и выглядело это так, как будто он стоит на попавшем в шторм корабле, тогда как вокруг царил полный покой.
«Пьяница!» – закричала я, не выдержав вскипевшего во мне гнева.
Батюшка оторвал взгляд от земли и посмотрел на меня – глаза у него были совершенно белые, пустые и страшные.
«Не пил я, девочка», – проговорил он еле слышно, с силой выталкивая из себя каждый слог.
«Врёте…» – я подошла совсем близко, чтобы лучше слышать его.
«Матушка у меня умерла. Не пил я…» – сказал он так, что я сразу поверила, и пошёл в другую от меня сторону, придерживаясь за стенку клуба.
До самого заката я топталась возле клуба, в надежде снова увидеть батюшку и попросить прощения, но он больше так и не показался.
Вот так я и узнала, что люди бывают пьяными – от горя.
Об одном жалею, что так и не решилась рассказать родственникам, где гуляла допоздна и что узнала.
Об уродстве
В нашем доме собак всегда было много. Чуть больше, чем у других деревенских, потому что отец толк в лайках знал, и много лет их разводил. Но мне всегда хотелось иметь свою, чтобы она выбрала хозяйкой именно меня.
– Держи, дочь! Вот тебе пёс, – объявил отец, вытаскивая из-за пазухи серое и скулящее существо. Несколько минут я молча смотрела на маленького уродца. Первое, что бросалось в глаза – непомерно большие передние лапы, вывернутые так, что получалась буква «о». Огромная круглая голова и тревожные глаза цвета кедровых орехов – назвать это убожище щенком получалось только с большой натяжкой. Даже цвет шерсти и тот – неладный, такой же, как у свинцовых бляшек – из них мальчишки делали грузила на удочки.