Обделенные душой
Шрифт:
Кили вздыхает, не отрывая взгляда от доски.
— Уила расплели.
Коннор в недоумении. Как это — расплели?
— Но ведь Люди Удачи никого не расплетают!
Наконец Кили вскидывает на него глаза. И в них Коннор читает обвинение.
— Мы — нет, — роняет он и возвращается к игре.
— Так как тогда...
— Хочешь знать — иди поговори с Левом. Он тоже там был.
Тут Грейс съедает одну из ладей Кили, и парнишка в ярости переворачивает доску; фигуры разлетаются по всей комнате.
— Ты.. ты... пойди съешь ка... кошку [20] ! — выпаливает он. Грейс только хохочет:
—
Кили опять вылетает из комнаты, напоследок обжигая Коннора взглядом, горечь в котором не имеет никакого отношения к его проигрышу.
20 • Лев
Лев сидит в тени на террасе, обозревая ущелье. Оно и близко не такое огромное, как то, что отделяет земли арапачей от остального Колорадо; однако и в этом каньоне есть нечто впечатляющее, удивительное на свой лад. В домах, высеченных в скальной стене по другую сторону высохшего русла, под наползающими вечерними тенями жизнь бьёт ключом: детишки беззаботно играют на террасах без ограждений, смеясь, карабкаются друг за дружкой вверх-вниз по висячим лестницам. Впервые увидев это, Лев пришёл в ужас, но быстро успокоился, узнав, что трагических происшествий здесь никогда не случалось. Дети арапачей учатся управляться с земным тяготением с самого раннего возраста.
20
(Прим. sonate10) Здесь в оригинале смешная выходка Кили обыграна автором необычно, поэтому, наверно, стоит рассказать читателям, в чём же там дело. Кили, собственно, просит Грейс съесть белку. Смысл этой просьбы показался мне тёмным, и я обратилась за разъянением к самому автору. Шустерман ответил, что раздосадованный Кили хотел, чтобы Грейс пошла и съела дерьма, но этого он как воспитанный мальчик-арапач сказать не мог, поэтому он употребил арапачский эвфемизм. Для этого, решил Нил, подходит белка. А я обыграла таким вот образом. Съешь какошку. (кстати, Нил неправ: мясо белки прекрасное, и многие считают его деликатесом!)
— Это мы построили величайшие мосты и небоскрёбы Америки, — с достоинством говорил ему Уил. — Мы гордимся своей способностью сохранять равновесие.
Лев понимал, что в словах Уила кроется множественный смысл; и, надо сказать, нигде Лев не чувствовал себя в таком равновесии, как в резервации арапачей. Однако именно здесь случилась трагедия, перевернувшая его жизнь и приведшая на путь хлопателя. Сейчас он надеется, что ему удастся обрести немного покоя, хотя бы на краткий миг. И всё же он чувствует, что ему здесь не очень рады. Сидя на террасе, он замечает взоры, которыми одаривают его соседи с той стороны каньона. С такого расстояния Лев не может определить, чего в их глазах больше — насторожённости или любопытства.
Плечи Лева ноют; каждый удар сердца отзывается глухой болью. Левый бок его распух и горит, но по сравнению с тем, что было в автомобиле, сейчас боль немного приутихла; она усиливается, только когда юноша делает резкое движение. Лев пока ещё не виделся ни с Коннором, ни с Грейс. Собственно, он не очень-то и стремится; достаточно и того, что он знает: у них всё хорошо. Собственная жизнь представляется Леву словно бы разложенной по маленьким аккуратным ящичкам: вот он десятина, вот — хлопатель, а здесь он беглец, а вот тут житель резервации. Он пробыл у арапачей всего несколько недель, но испытать ему довелось очень много. Мысль о том, чтобы впустить в этот хрупкий оазис остальное своё турбулентное существование, нова для него. Лев должен к ней привыкнуть.
— Когда Совет постановил изгнать тебя, у меня сердце разорвалось.
Лев оборачивается. На террасу выходит Элина, неся в руках поднос с чайником и кружкой. Она помещает его на столик.
— Я понимала, что тебя нельзя винить за то, что случилось с Уилом, — продолжает она. — Но никуда не денешься — гнев тогда был сильнее разума.
— Но не сейчас?
Элина опускается в кресло рядом и протягивает Леву кружку с дымящимся чаем:
— Пей, пока не остыл.
Лев потягивает чай — горькие травы, сдобренные мёдом. В этом мощном лечебном отваре словно соединились вековые традиции целительства и самые современные методы врачевания.
— Совет знает, что я здесь?
Элина колеблется.
— Официально — нет.
— А когда узнает официально, то что — меня опять выбросят?
В отличие от чая, её честный ответ не подслащён.
— Может быть. Я не могу точно сказать. О тебе нет единого мнения. Когда ты стал хлопателем, в глазах многих ты сделался героем.
— А в ваших?
— Нет, — холодно отрезает она, но через мгновение добавляет с б'oльшим теплом: — Я поняла, что ты сбился с пути.
Мягко сказано. Лев смеётся:
— Да уж, верно подмечено!
Элина бросает взгляд через расселину на удлинившиеся тени и соседей, старательно делающих вид, будто не смотрят на их террасу.
— Пивани принял это очень близко к сердцу. Он даже отказывался разговаривать о тебе.
Лев не удивлён. Деверь Элины очень старомоден во всём, что касается взаимодействия с внешним миром. В то время как её муж, похоже, проводит больше времени вне резервации, чем дома, охотник Пивани живёт по заветам предков.
— Да он никогда меня особенно и не любил, — замечает Лев.
Элина накрывает его ладонь своей.
— А вот здесь ты неправ. Он не разговаривал о тебе, потому что ему было слишком больно. — Она ненадолго замолкает, глядя на их сомкнутые руки. — И ещё потому, что он чувствовал себя частично ответственным за то, что ты стал хлопателем. Как и я.
Лев поднимает на неё непонимающий взгляд:
— Что за глупость!
— Ты так считаешь? Мы могли бы пойти против воли Совета. Если бы мы настояли...
— ...то это только ухудшило бы положение. Для всех нас. Моё присутствие постоянно напоминало бы вам, что Уил пожертвовал собой, спасая меня.
— И тебя, и Кили, и всех остальных детей, что были в том походе.
Доктор откидывается на спинку кресла. Она по-прежнему не в силах встретиться с Левом глазами, поэтому смотрит через каньон и приветственно машет рукой не сводящей с них глаз соседке. Женщина машет в ответ и, смутившись, делает вид, будто занята растениями в горшках.
— Посмотрите мне в глаза, Элина, — говорит Лев и ждёт, пока она не выполняет его просьбу. — Уйдя отсюда, я стал на путь, ведущий к гибели. Единственное, чего мне хотелось — это излить свою злобу на весь мир. Но вовсе не вы зародили её во мне. Это сделали мои родители. Юновласти. Паршивые орган-пираты, забравшие Уила. Не вы!
Лев смыкает веки, стараясь прогнать от себя воспоминания о том страшном дне. Ему, как и Пивани, слишком больно. Юноша глубоко вздыхает, берёт себя в руки и снова открывает глаза.
— Да, я превратился в нечто ужасное. Я побывал в аду. Но я вернулся оттуда.
Губы Элины трогает улыбка.
— И теперь ты здесь.
— И теперь я здесь, — кивает Лев.
Однако он не имеет понятия, куда его занесёт завтра.
После заката Лев приходит в большую гостиную.