Обделенные душой
Шрифт:
Собравшиеся аплодируют, но с некоторой неохотой. Должно быть, думает Риса, большего ожидать и не следовало.
На столе грудинка и ароматные вкусные овощи, выращенные здесь, в усадьбе. Очень похоже на воскресный обед в большой семье. Все сосредоточенно, почти безмолвно, жуют, пока СайФай не провозглашает:
— Ну что, может, пора самим представиться?
— По именам или по частям? — спрашивает кто-то.
— По частям, — отвечает другой обедающий. — Познакомим-ка её с Тайлером!
СайФай начинает:
— Правая височная доля, — после чего кивает тому, кто сидит слева.
Его сосед
— Левая рука. — Он поднимает означенную руку и помахивает ею.
Женщина рядом с ним подхватывает:
— Левая нога от колена и вниз.
Вот так и идёт вокруг стола, орган за органом:
— Левый глаз.
— Печень и поджелудочная железа.
— Основная часть затылочной доли.
Очередь доходит до Рисы.
— Позвоночник, — произносит она неловко. — Только я не знаю, чей он.
— Мы могли бы узнать, если хочешь, — предлагает женщина, которой досталось сердце Тайлера.
— Нет, спасибо, — отказывается Риса. — Не сейчас. Может быть, когда-нибудь...
Женщина понимающе кивает:
— Это дело личного выбора, никто не станет принуждать тебя.
Риса оглядывает сотрапезников — всеобщее внимание направлено теперь на неё.
— Так что... Все части Тайлера Уокера сейчас здесь, за этим столом?
СайФай вздыхает.
— Нет. У нас нет селезёнки, левой почки, кишечника, щитовидки и правой руки. Ну, и нескольких мелких кусочков мозга — в них слишком мало Тайлера и они не чувствуют взаимного тяготения. Но семьдесят пять процентов его собрано вокруг этого стола.
— А остальные двадцать пять процентов могут катиться колбаской, — говорит мужчина — левый слуховой проход. Все смеются.
Ещё Риса узнаёт, что сверкающее убранство комнат — тоже ради Тайлера. Его всегда неодолимо влекли к себе блестящие вещи. Он воровал их, что и стало отчасти поводом для его расплетения.
— Но всё, что ты видишь здесь, куплено и оплачено, — спешат уверить девушку Люди Тайлера.
— Фонд Тайлера Уокера платит вам за то, что вы живёте здесь?
— Скорее, всё наоборот, — отвечает доктор. — Само собой, поначалу всех нас одолевали сомнения... — В его взгляде появляется выражение лёгкой эйфории. — Но как только оказываешься здесь, в присутствии Тайлера, понимаешь, что это единственное место, где тебе хочется быть.
— Я продала дом и все деньги пожертвовала Фонду, — раздаётся с другого конца стола. — Никто не просил. Мне самой захотелось всё отдать.
— Он здесь, с нами, Риса, — говорит СайФай. — Думай что хочешь, но для нас это истинная правда. Это вопрос веры.
Риса не может переварить это вот так сразу. А ведь подобных «коммун воссоединения» много, и все они появились благодаря Фонду Тайлера Уокера. Их существование — очередное неожиданное следствие практики расплетения, извращённое решение ещё более извращённой проблемы. Риса не осуждает ни СайФая, ни кого-либо другого из живущих здесь людей. Она обвиняет миропорядок, сделавший возможным существование этого учреждения. Теперь её желание положить конец расплетению многократно возрастает. Риса понимает, что один в поле не воин, но ей известно, что теперь она икона, легендарная личность. Её любят, её боятся, её презирают и почитают. Всё это вместе делает её силой, с которой кое-кому придётся считаться. Нужно только правильно разыграть свои козыри.
Вечером того же дня, перед отходом ко сну проводится ритуал, на котором позволено присутствовать Рисе.
— Чего мы только не устраивали! По большей части полный дебилизм, типа ложились на пол в форме тела — каждый в соответствующем месте. А то набивались, как селёдки в бочку, в маленькую комнату, чтобы стать ближе друг к другу. Но всё это было не то, чушь собачья какая-то. В конце концов, мы остановились на Круге. Чем проще, тем лучше.
Круг, место в центре сада, обозначен камнями, на каждом из которых выбито название части тела — даже тех, которых в усадьбе нет. Все рассаживаются около «своих» камней, и кто-нибудь — безразлично кто — начинает говорить. Похоже, никаких других правил нет. Говорить и делать можно всё что угодно, однако никто не перебивает друг друга. Риса замечает, что течение беседы направляют, как правило те люди, которым достались кусочки мозга Тайлера, но остальные принимают в ней равное участие.
— Я в бешенстве, — заявляет один.
— Ты всегда в бешенстве. — отвечает другой. — Возьми себя в руки.
— Не надо было мне красть всю эту мишуру.
— Уже украл, так что успокойся.
— Я скучаю по маме и папе.
— Они расплели тебя.
— Нет! Я могу остановить их. Ещё не поздно!
— Повторяю: они… тебя… расплели!
— Меня сейчас стошнит.
— Неудивительно — столько грудинки умять.
— Но она была так похожа на бабушкину!
— Точно. Это я убедил маму дать нам рецепт.
— Ты говорил с ней?
— Ну, не с ней. С её адвокатом.
— Я так и подумал.
— Я помню мамину улыбку.
— Я помню её голос.
— А какая она стала холодная под конец — не помнишь?
— Видишь ли, этой части памяти у меня нет.
— Мне столько всего хотелось бы сделать, но я не помню, что...
— Зато я помню по крайней мере одно. Мне хотелось бы прыгнуть с парашютом.
— Ну да, как будто это возможно!
— А почему бы и нет? — говорит СайФай. — Сколько из вас хотят прыгнуть с парашютом ради Тайлера?
Половина рук взмётывается в тот же миг, ещё несколько поднимаются чуть погодя. Воздерживается только пара человек.
— Тогда решено, — подводит итог СайФай. — Скажу папам, чтобы организовали. Тайлер прыгнет с парашютом!
Риса чувствует себя здесь совершенно чужой. Она подозревает, что эти люди обманывают себя. И в то же время она задаётся вопросом: а что если, возможно — всего лишь возможно! — Тайлер каким-то немыслимым образом действительно присутствует здесь? Может быть, это лишь иллюзия, а может и нет — кто знает. Как сказал СайФай, «это вопрос веры».
Несомненно одно: если Тайлер и вправду «присутствует» здесь, то ему давно пора повзрослеть. Интересно, думает Риса, а может ли человек в состоянии распределения повзрослеть? Или он навсегда остаётся в том возрасте, в котором его расплели?
По окончании Круга СайФай провожает Рису в её комнату, и девушка не может удержаться от того, чтобы не высказаться.
— Всё это хорошо и приятно, Сайрус, — говорит она, — все эти игры. Но когда ты стоял перед Конгрессом и боролся за Параграф-17 — вот тогда ты делал что-то действительно важное.