Обещание

Воденников Дмитрий

Салфетка 3

Пирожок говорит: из-за чьих третейсражался сыр – не для этих ли сук?Хочешь ешь меня, хочешь пей,только нагони побольше мух.Что-то крылышки, Франциск, мои болят.Мне нравится, когда меня едят.

Салфетка 4

А колбасы твои все равно писухи,крутят мордой, но страшно гореть в жаровне.Нет, уж лучше в рот, чем такие муки.Нарисуй-ка мне, Брейгель, скоромные брюки.Или, может, тебе вензеля на горленадоели, индейка моя золотая.От угря, пирожок, соловьев не бывает.Но и ты мне давно не родня, не ровня.

Салфетка 5

Ай, не бей меня, не бей по башке кареткой,это, папинька, говно, а не держава.Шла бы

ты, родная, под сурепку.Только, блин, скажи: Отчего у фраузубки такие, такая репа?зубки такие, такие раны?А поет горячо, дорогим сопрано.

Салфетка 6

Вот и сыр, гугенот, говорил, засыхая:Разве это Бозио поет, рожабольно мерзкая, не понять даже,сколько ручек у нее, страшных ножек.Тоже мне нашлась, е-мое, Пасифая.Я от полозней таких не умираю.Что-то я тебя не понял, папаша.

ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ НЕМЕЦКОЙ ПРИНЦЕССЫ СОФИИ ФЕДЕРИКИ АВГУСТЫ

О, матушка-императрица!нет никакой возможности остаться.Как мухи мрут, как вошки мрут арийцы.Чем русские тебе не пара, цаца?Но Васеньке нет силы наклониться.Ну не с империей же, Васенька, стесняться.О, бедный желтый мой императрикс.Судьба, как лекарь, смотрит нерадиво,а ты, напичкана полком, как черносливом,сама ж белеса, будто сардоникс.Но никому из них ее не хватит славы,чтобы накрыть, как пирогом, собой.Она огромна так, что ничего не видно.И как не стыдно, муттер, быть двуглавой,когда ему довольно и одной?А рок весной, как карамелька, слаще:ее сосешь, а он тебя не любит.Но дни бывают, чем слюда, прозрачнейи где прозрачней, тем быстрее губят.Ведь сколько их лежит – под нами – мертвецов,как палочки, с скрещенными руками,наверное, они подобны ледникам.Но кто ее потопчет башмаками?И можно ли вообще стране топтать лицо,когда ты не был меж ее ногами.О, бедный желтый мой императрикс.О, матушка-императрица,нет никакой возможности вернутьсятеперь сама, соленая, борись,Но Васенька так хочет обернуться,как будто можно прахом насладиться.Прах убивает нас, как василиск.

* * *

Как страшно, Поля Х., любовниками быть.Они, убитые, оттуда ручки тянут:им невозможно больше рядом спать(мы что? солдатики, чтоб без имен лежать?).А я, как гражданин, и спать сюда не лягу.Любовники, они всегда конкретны и тихи.Они, конечно, благодарны были,когда их, легких и пустых, отрыли.Попробуй их теперь обратно запихни.Она в земле уже, но вы ее ебли(когда-нибудь и этак я исчезну),но, если вас фалангой поскоблить,вы сами крошечны, кромешны и безвредны(не лучше ль, впрочем, их совсем убить?).Так жалко он ей шею целовал,как будто только для себя растил,а стал, как холодец, и сунул под кровать.Но кто еще тебя укусит, как вампир,кого ты папой сможешь называть?Между опущенными – ну какая страсть!Ах, Поля Х., а ты хотела скрастьменя, как куклу, и другим белком набить.Как на убийство мы идем в кровать,и можно ль после рядом с трупом спать?Не я, а он хотел тебя любить.

МИСТИЧЕСКИЕ ЛЮБОВНИКИ

1

Они лежат здесь: Вова, Галя, Соня, Дима(я их всегда имею по порядку) —так шатки жизни их, так розовеют спинки —но это лучше, чем зашить в подкладку.Они, забытые, всегда немного жалки.

2

Не бойся, и они меня не пожалеют(а мог ли Павел сам себя бояться,и нужно ли своих любовников бежать).Со мной, как со страной, ни пить нельзя, ни спать,но может ли страна царапать и кусаться,когда ее приходят убивать?Приписка:но ты за брючину взяла, а он – за шею,и спрятали за шкаф и под кровать.

3

Их слишком много бродит в голове,но это не они, точнее не вполне.Когда-нибудь они меня задушат(они всегда, ужасные, с душком),их теплые, их маленькие душив такие ночи – бух, бабах, как гром.

4

Они, как мелкие, всегда вдвоем, втроем,иначе как под кожу заберутся(а вдруг мы, как в шкатулке, им противны,и, сверху наблюдая наши спинки,они уж лучше друг над дружкой надсмеются,такой устроят, знаешь ли, содом).

5

Но если, Поля, все они меня оставят,какой я буду легкий и прозрачный,и можно всех во мне растлить или убить.Так как же быть с любовницей иначе,чем их судьбой себе живот набить?

6

Вот мой стишок вертится, как волчок,их, шатких, жутких их цепляя на крючок(а если он шиповником ветвитсяиль будто тесто толстое растет).Придет любовник, схватит за бочок:Попробуй сам теперь собою насладиться.Октябрь – 31 декабря 1995 г.

ТРАМВАЙ И ДРУГИЕ

* * *

Не страсть страшна, небытие – кошмар.

Мне стыдно, Айзенберг, самим собою быть.

Вот эту кофту мне подельник постирал,

а мог бы тоже, между прочим, жить.

Я быть собою больше не могу:отдай мне этот воробьиный рай,трамвай в Сокольниках, мой детский ад отдай(а если не отдашь – то украду).Я сам – где одуванчики присели,где школьники меня хотят убить —учитывая эту зелень, зелень,я столько раз был лучше и честнее,а столько раз счастливей мог бы быть.Но вот теперь – за май и шарик голубой,что крутится, вертится, словно больной,за эту роскошную, пылкую, свежую пыль,за то, что я никого не любил,за то, что баб Тату и маму топчу —я никому ничего не прощу.Я все наврал – я только хуже был,и то, что шариком игрался голубым,и парк Сокольники, и Яузу мою,которую боюсь, а не люблю, —не пощади и мне не отдавай(весь этот воробьиный, страшный рай).Но пощади – кого-нибудь из них,таких доверчивых, желанных, заводных.Но видишь ли, взамен такой растратея мало что могу тебе отдати.Не дай взамен – жить в сумасшедшем доме,не напиши тюрьмы мне на ладони.Я очень славы и любви хочу.Так пусть не будет славы и любви,а только одуванчики в крови.О Господи, когда ж я отцвету,когда я в свитере взбесившемся увяну —так неужель и впрямь я лучше стану,как воробей смирившийся в грозу?Но если – кто-нибудь – всю эту ложь разрушит,и жизнь полезет, как она была(как ночью лезут перья из подушек),каким же легким и дырявым стану я,каким раздавленным, огромным, безоружным.1996

* * *

Евгению Ш., Соколову, Кукулину

и другим моим друзьям

Куда ты, Жень, она же нас глотает,как леденцы, но ей нельзя наесться.(Гляди, любовниками станем в животе.)Так много стало у меня пупков и сердца,что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.Я так умею воздухом дышать,как уж никто из них дышать не может.Ты это прочитай, как водится, прохожий,у самого себя на шарфе прочитай.Когда ж меня в моем пальто положат —вот будет рай, подкладочный мой рай.Я не хочу, чтоб от меня осталоськаких-то триста грамм весенней пыли.Так для чего друзья меня хвалили,а улица Стромынкой называлась?Из-за того, что сам их пылью мог дышать,а после на ходу сырые цацки рвать —ботинкам розовым и тем со мною тесно.Я бил, я лгал, я сам себя любил(с детсада жил в крови ужасный синий пыл),но даже здесь мне больше нету места.Я не хочу в Сокольниках лежать.Где пустоцветное мое гуляет детство,меня, как воробья в слюде, не отыскать.Но вот когда и впрямь я обветшаю —искусанный, цветной, – то кто же, кто жепосмеет быть, кем был и смею я?За этот ад – матерчатый, подкожный —хоть кто-нибудь из вас – прости, прости меня.

ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ

Не может быть, чтоб ты такой была:

лгала, жила, под тополем ходила,

весь сахар съела, папу не любила

(теперь – и как зовут меня – забыла),

зато, как молодая, умерла.

Но если вдруг – все про меня узнала?

(хотя чего там – углядеть в могиле –

да и вообще: все про могилы лгут,

то, что в пальто, не может сыпать пылью,

ботинки ноги мертвому не жмут).