Обещанная демону
Шрифт:
– Чего ж тебе не доставало! – выдохнул Эрвин, опаленный ее холодностью. – Я дал тебе больше всех в этом городе! Ты равна королеве!
Марьяна лишь отрицательно качнула головой, ее ледяные глаза яростно вспыхнули.
– Не равна, – жестко ответила она. – Вы, мой господин, выше всех. Король тоже вам поклонится, если вы прикажете. А мне – нет. Что заставит короля мне кланяться? Уважение? Нет. Симпатия? Нет. Страх передо мной? Нет.
– А ты хотела бы, – медленно произнес Эрвин, разглядывая возлюбленную так, словно впервые видел ее, – чтоб тебя боялись?
– Мне было
Недоброе предчувствие кольнуло сердце Эрвина.
– Тот, второй, – внезапно произнес он, вглядываясь в мертвенную льдистую стылость ее прекрасных глаз, – тоже должен подарить вам… поступок?
Марьяна улыбнулась каким-то своим мыслям, довольно сощурившись, как кошка на теплой печке.
– И он его подарит, будьте уверены, – торжествуя, страшно подтвердила она. – И если он сделает то, что обещал, я стану его женой. Вы можете забрать ваши подарки, ваше золото, наряды, драгоценности. Мне это все ненужно, потому что мне обещали намного больше!
– Что! – вскричал Эрвин, ухватив девушку за плечи. – Что он собрался натворить?!
Но Марьяна смеялась, и ни слова не говорила.
– Дочь погибели, – выдохнул Эрвин яростно и брезгливо, оттолкнув от себя красавицу. В сердце его кровоточила незаживающая рана, нанесенная жестокой Марьяной вернее кинжала. – Ядовитая жаба в обличье белой лилии! Твое сердце черно и мертво! Вот почему ты избегала смотреть мне в глаза! Видит магия, мне стыдно и противно, что я все это время грезил о тебе! Я не позволю свершиться злу! Я поймаю твоего подельника, а потом вернусь за тобой, порочная дрянь!
– Справедливейший и честнейший, – издеваясь, выкрикнула Марьяна. – Не можешь покарать меня, пока зло не свершилось? Не имеешь права опустить свой меч намою голову? Ну же, переступи через свою добродетель! Ударь меня! Накажи! Найди в себе силу большую, чем твое служение! Не будь же таким скучным! Ну же! И я позволю тебе поцеловать себя!
Но Эрвин больше не хотел эту женщину. Он отступал от нее в таком ужасе, словно перед ним корчился сам Сатана, а не смеялась заливисто красивая девушка.
Дом ее Эрвин покидал в панике; он очень спешил в город, чтобы предотвратить неминуемое зло, но куда бежать и кого искать – этого он не знал.
На лестнице его тайно остановила служанка, девчушка-одуванчик. От страха ее трясло, но она не могла отпустить Эрвина в никуда.
– Господин, – шептала она, уцепившись в его одежду дрожащими руками. – Они задумали что-то очень плохое! Кажется, речь шла об Инквизитории. Кажется, госпожа Марьяна упрашивала этого юношу обокрасть Инквизиторий. Его магические сокровища пленили ее разум! А он боялся, очень боялся! Она над ним смеялась и просила снова. И так до тех пор, пока он не согласился. Она смеялась и целовала его, а он трясся, но соглашался. Господин, как страшно мне!
Она в слезах прижалась к Эрвину, к его богатой одежде, и он вдруг ощутил тепло, от которого вздохнул свободнее. То самое, о которм мечтал и которое нашел слишком поздно. Сейчас нужно было спешить, а емутак хотелось задержаться подольше!
– Страшно не одной тебе, дитя мое, – ответил он, отогреваясь этим человеческим теплом и не желая разрывать объятий. – Но не бойся. Я их остановлю. И вернусь, – он глянул на девушку, изумленный, что ранее не замечал ее прелести. – Вернусь к тебе!
Но его чаяниям не суждено было сбыться.
Ловкий вор проник в Инквизиторий, ведь он был вхож в него, и ему доверяли.
Беспечный Четырнадцатый хотел угостить друга. Он повернулся к нему спиной безо всякой задней мысли, и тот нанес свой роковой удар, наученный прекрасной мерзавкой. Когда подоспел Эрвин, Четырнадцатый был уже мертв, и хрустального сердца в его груди уже не было…
Теперь было можно.
Спеша в дом Марьяны по мертвому тихому снегу, Эрвин желал лишь одного – отсечь ей голову, выдумавшую такое зверство. Он на ходу облачался в святые одежды, шептал молитвы и просьбы магии принять грешную душу. В ее дом он уже ворвался бедой, отпирающей все двери силой.
Но и здесь он опоздал.
Птичка вылетела из клетки, как его снегири, оставив на полу в разоренном гнезде мертвую служанку с опаленными волосами. Девушка-одуванчик лежала в золе, как та самая канарейка, неловко подвернув руку и уткнувшись лицом в пол. Платье на ней было порвано и сожжено, и, словно издевательство, была выставлена напоказ метка Принадлежности. Марьяна наверняка знала об этой метке. Может, увидела. Может, ей рассказали. Вероятно, ее черная душа завидовала девчонке, и злилась на Эрвина, к которому ничего не чувствовала. Только мертвое безразличие. И Марьяна нала способ отомстить обоим.
Та, с которой Эрвин перекинулся всего несколькими словами, та, которая ходила рядом, но оставалась незамеченной, была его истиной любовью. Нужно было всего-то подождать, пережить зиму, и весной пришло бы чувство, счастье и любовь.
Но они не пришли. Они остались похороненными в серой золе остывшего камина.
И Эрвин выл и рычал, укачивая бездыханное тело и роняя холодные сапфировые слезы, потому что душу его сковал мертвый холод… В тот день и в тот час Эрвин пожелал право убивать прежде, чем совершился грех, прежде, чем планы злодея сбудутся. Он отрекся от добродетели и проклял свое служение - да и сам был проклят...
Глава 14. Швея Ротозеев
Отец Артура притащил Ветту в свой дом после передряги на Старой Дубовой улице. Притом вел он ее не обычным путем, а какими-то кривыми закоулками, узкими проулками, дворами. Они бежали по каким-то поистине крысиным лазам, по таким узким проходам, что еле протискивались меж домов. И в дом Эйбрамсонов проникли они через какой-то узкий лаз. Карабкаясь по нему, Ветта испортила и испачкала свое новое платье окончательно.
«Человеку тут тесно, – пыхтя и сбивая коленки, думала Ветта, ползя вперед, вслед за Эйбрамсоном-старшим, – а вот хорькам – в самый раз…»