Обезглавленное древо. Книга вторая. Джори
Шрифт:
Айк стиснул зубы, бережно подвел наказанного к телеге. Помог ему лечь на солому, рядом со слабо стонущим товарищем по несчастью.
– Ничего, всё уже закончилось! – не удержавшись, произнес он и достал из котомки чистый лоскут ткани и мазь. Отец настаивал на том, чтобы для каждого человека брать новый кусок ткани, пусть это и казалось расточительством.
Айк смочил лоскут эспритом, предупредил:
– Будет жечь! – и начал осторожно промакивать вздувшиеся рубцы.
Человек со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы
– Выродки… как будто мало плети! Кто дал вам право издеваться?
Рука Айка дрогнула, но он овладел собой и спокойно произнес:
– Это чтобы не было воспаления. Жжение скоро пройдет, терпи.
– Терпи… ну да, разумеется, – пробормотал человек и с глухим стоном ткнулся головой в солому.
Айк печально вздохнул и аккуратно смазал рубцы мазью. Наказанный больше не шевелился и явно расслабился. Мазь не только ускоряла заживление, но и смягчала боль – к счастью, магистрат об этом не знал.
Закончив, Айк поспешно взял лошадь под уздцы и повел её прочь с площади. Колеса гремели по булыжнику. Перед ними расступались – толпа начала рассеиваться.
Эдвард шел с другой стороны от лошади, обычным размеренным шагом, глядя перед собой в одну точку. Мокрый капюшон плаща облепил суровое, смуглое лицо с высокими скулами. Руки он прятал под плащом, и Айк вспомнил, как отец остановился во время наказания.
Что же с ним случилось?
К задней стене дома примыкал длинный сарай, в нем отлеживались те бедолаги, которые не могли сразу уйти. По закону обязанности Свершителя заканчивались в тот момент, когда последний удар опускался на спину приговоренного, но Эдвард придерживался своей точки зрения.
По мере того, как количество взглядов, направленных на Айка, уменьшалось, ему становилось легче. Слава Всемогущему, всё закончилось! Обычно они проводили свершения в базарные дни – чем больше народу их видело, тем лучше, считали в магистрате. Но если в тюрьме не хватало места, случалось браться за плеть и чаще.
Эдвард повел первого наказанного в сарай – он был уже немолод и от слабости едва держался на ногах. Второй сам выбрался из телеги и стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.
– Я пойду? – спросил он, опасливо глядя на Айка.
– Да, если можешь, – спокойно ответил тот. Распряг лошадь и повел со двора – в конюшню магистрата.
Человек, судя по звукам, неуверенно двинулся следом. Айк покосился на него. Он не любил, когда кто-то шел у него за спиной.
– Ну что ещё? – он хотел произнести это ровно, как отец, но получилось резко и грубо. – Сильно болит? Подойди к отцу, пока есть возможность…
– Не, не болит, – человек помялся, потом быстрым шагом догнал Айка и преградил ему дорогу, вынудив остановиться, – в том-то и дело, что не болит. Я… это из-за того, чем ты мазал?
– Да, – сухо произнес Айк, – постарайся не мочить пару дней, и всё пройдет.
– Ага… то есть… я хотел сказать… того… спасибо! – неожиданно выпалил человек, стискивая
Айк в удивлении поднял глаза и впервые по-настоящему посмотрел на своего визави. Он был невысоким, темноволосым, с печальными серыми глазами.
– Не за что, – медленно произнес Айк, – постарайся больше не красть… – и неожиданно добавил, – во всяком случае, не попадаться!
Углы рта человека дрогнули в слабой улыбке.
– Теперь уже без разницы, – какое-то отрешенное спокойствие прозвучало в его голосе. Спокойствие обреченного, – а жаль.
– Да, жаль, – согласился Айк и мягко потянул лошадь за повод, – давай, девочка, шевели ногами. Овес тебя ждет.
Дождь почти прекратился, в разрывах облаков робко голубело небо. Плащ промок насквозь, и Айк, вернувшись, первым делом повесил его сохнуть у плиты. Жарко натопленная, она распространяла ровное, мягкое тепло.
Айк присел у стола и начал жадно откусывать от большого куска хлеба, запивая молоком. Перед свершениями он никогда не ел, и сейчас голод давал о себе знать.
– Поднимись сюда! – крикнул сверху Эдвард.
Айк поморщился, но затолкал в рот остаток хлеба и поспешил на зов.
Отец был в мастерской; он успел переодеться и распустить влажные волосы и выглядел очень по-домашнему. Дома, в лесу, отец не носил косу и не одевался в черное, словно стремился забыть о том, что происходило в городе.
Айк теперь поступал так же.
– Сегодня ты превзошел самого себя, – произнес Эдвард, не скрывая досады, – может, стоило отпустить этого парня, просто погрозив ему пальцем в назидание?
– О чем ты? – Айк старательно изобразил удивление.
– Там был один из членов магистрата. И, разумеется, он обо всем доложит Гренадье.
– Ну и пусть докладывает. Всё было по закону.
– По закону – да. Но не по правилам, – Эдвард устало опустился на стул. Левой рукой он поддерживал правую, сломанную три года назад, – Айк, это уже не в первый раз. Я тебя предупреждал, ты бьешь слишком слабо. Магистрат недоволен.
В душе Айка вспыхнуло привычное раздражение.
– Я не буду избивать в кровь человека, который украл, просто потому что был голоден!
– Позволь спросить, чья шкура тебе дороже – преступников или твоя собственная? Твоего брата? Сестер? Ты подставляешь их под удар…
– Никого я не подставляю! – окончательно разозлился Айк. – Я всё сделал правильно! Если магистрат это не устраивает, пусть сами берутся за плеть!
Глаза отца сверкнули, и Айк с трудом поборол желание зажмуриться в ожидании удара. Но Эдвард овладел собой – лишь на скулах от ярости проступили желваки.
– Ты понимаешь, что твой протест ничего не изменит? – холодно произнес он. – Ты ничем не поможешь этим людям, а вот нам нанесешь вред и немалый. Не мы определяем меру наказания, когда ты это усвоишь? Мы только исполнители и имеем право карать, но не миловать!