Обида
Шрифт:
Мужики раскрякались от удовольствия. Глаза блестят, будто это у них в огороде вдруг вместо картошки стал виноград расти. Словно это они в подполы вместо брюквы кормовой для коровы уже бочки с вином закатывают.
— Это как же такую пропасть винища можно в дому держать? — в восхищении Фёдор-бригадир взмолился. — Это ведь сопьёшься за зиму-то. Как нечего делать, сопьёшься. Ведь помрёшь, не остановишься. На мой характер — нипочём не остановишься. Неминучая смерть! И всё вот такое вино-то! — И стаканчик тем же манером мимо рта не пронёс. Показывает, что остановиться невозможно.
— Такого меньше делают. Сюда и сахару надо добавить, и спиртику. Дюже накладно, и не всякий любит — тяжеловато… Больше, конечно, сухое делаем, то есть покислее и
Бабам, конечно, с одной стороны, эти разговоры ножом по сердцу, а с другой стороны, они тоже нос уже в рюмке подержали, ну и пошли веселиться на свой манер.
— Слышь, Варька, вот бы твоему Лексеичу такую жизнь… Ишь как посапывает…
— Твой-то, наверное, промахнулся бы… Жди, как же! Ой, бабы, ну его к чёрту, этот виноград! Не про наших мужиков это дело. И так на работу с похмелья не выгонишь, а то насосутся, как павуки, и будут дрыхнуть от стакана до стакана, а нам за них в поле отдувайся.
А тем что? Через лавки перелезли, вокруг Степана сгрудились, слушают, словечка не обронят, будто мёд пьют. Молодёжь и та посмеивается:
— Вот так жизнь-житуха! А ты, Колька, не хотел ехать…
— А ему-то что? Он же непьющий…
— Ничего, научится.
Эх, бесстыжие! Других и мыслей в голове нет. А и вправду боязно, как подумаешь. Одна надежда, что Колюшка не такой, что его никаким вином не испортишь. Ведь зарабатывает, давно бы мог… Вон его дружок Славка и без всякого винограда через день по загородке домой ходит. Когда ходит, а когда и не доходит.
А Степан видит такое сочувствие в мужиках и разливается, да и Матвей тут как тут его различными въедливыми вопросами подбадривает, не даёт разговору затухнуть.
— Конечно, виноград — это основное, как, скажем, у вас картошка, но и окромя винограда у каждого кое-что имеется…
Вот у меня, к примеру, такой случай вышел. Принёс мне соседушка, справный такой казачок, огуречные семена, особенные, из Ташкента ему присланные. Ну, разумеется, человек в дом — я Раису в погреб за кувшинчиком. Да, помнится, разов до пяти сгонял… Ну а там, между делом, и в огород сходили. Он, значит, мне показывал, как эти огурцы особенные особо сажают. У меня там грядка была специально оставлена. Ну, значит, он своим пальцем — а палец ничего, основательный, дюже казачок справный, — в землю суёт и спьяну сыплет туда семян сколько бог на душу положит. Насыплет с полжмени, приплюнет и локтем придавит. Посадили. Поднялись семечки — душа радуется. Гляжу — зелень крупная, но цвести не торопится. Усы с палец толщиной. А у меня, к слову сказать, рядом дынька была посеяна. Наша кубанская «колхозница». И вот сдаётся мне, что особые ташкентские огурчики на дыню смахивают. Но не тороплюсь, думаю, подождём. Чего-нибудь да вырастет. Отцвели, завязались, но не часто, не по-огуречному. Я в голову не беру, говорю — посмотрим. Ну и что же вы думаете? Выросли у меня дыни, да такие, что со всей станицы приходили смотреть… Оказывается, соседушка мой семечки перепутал. Ему, видишь ты, прислали и дынь и огурцов. Он и хотел огурчиками поделиться, а дыни у себя потихоньку попробовать. Он и не надеялся, что они вырастут. Вот и получилось, что у него полный огород ташкентских огурцов — тоже ничего огурчики, хоть и не больно велики, зато обсыпные, — а у меня целая бахча. Потом мы, конечно, поменялись…
Агроном наш приходил, дивился. Всё говорил, что не должны были вырасти, не по климату. А соседушка усмехается. Мы, говорит, сажали особо. У нас своя агротехника…
А дыни, чтоб не соврать, до семи килограмм доходили. Длинные такие, зелёные, а внутри как сахар. Однако аромат против «колхозниц» не в пример слабее…
Да, земля — это сила… Вот взять лук. Ну, что он? Лук и лук — везде одинаков, а у нас тот же лук до четырёхсот грамм головка. Конечно, если ухаживать и пропалывать. А помидор кубанский — на всю страну. Вот он. — И Степан взял со стола неразрезанную помидорину. Это он сам настоял, чтоб помидоры не резали, а целиком на тарелки клали. Я-то хотела порезать и с лучком, и с постным маслицем. — Вот он, помидор-то, о два кулака. Одним сыт будешь.
— И неужто на корню такие дозревают? — засомневался Матвеи.
— Конечно, именно этот помидор, — сказал Степан и помял его пальцами, — у меня в дороге доходил. Я специально несколько корней попозже посадил, знал, что рано сюда не выберусь. А вообще-то помидоры уже сошли. И не только дозревают, а как зазеваешься, вовремя не уберёшь, могут и перезреть.
А Василий Евграфович, как сказал в начале вечеринки свою речь, так больше словечка и не проронил. О своём задумался. Потом стал на спорщиков поглядывать, улыбаться, поднимать удивлённо брови и наконец не выдержал, забыл про важную, начальственную выправку и со своим наболевшим встрял в разговор:
— Ты вот что скажи, Степан Степанович, как у вас там с планом? Вытягивает колхоз?
— Насчёт плана разговор особый… — Степан сразу по-серьёзнел. — Когда я ещё только-только туда приехал, колхоз через два года стал миллионерам… — Тут все просто дыхание затаили. А Степан сидит и величаво на всех поглядывает, будто это он сам всё заработал. А потом пренебрежительно, будто вовсе о пустяках речь идёт, заметил: — Тогда ещё счёт на старые деньги шёл, ну а теперь мы и на новые деньги десять раз миллионеры. А вот с планом, конечно, труднее. Выполнять-то выполняем, не рвёмся, но тяжело. Хозяйство больно разнообразное и сложное. У нас ведь теперь и рис, и виноград, и чай, табачку немножко имеем. Я вон там привёз мешочек на пробу, слышь, Николай, достань из зелёного чемодана. Ну, что ещё? Пшеница, конечно. Земля без пшеницы — пустая. Потом сады, огород большой… И всё надо, надо. Вот и получается, что одни выполняют план на двести, а другие еле-еле на сто десять. Тут разница. Какая отрасль испокон веку, как, скажем, пшеница или бахча, а какая поновее. Там другой раз мозги сломаешь, пока до дела дойдёшь. Вот я теперь рисовод… Это особая статья. Целая наука. Рис-то, он в воде растёт, так что в этом деле вода — самое главное. Ну а у меня память ещё со здешних мест… Не одно болото осушил. Всю жизнь по колено в воде. Ну допытались про это и выдвинули…
— Ну и как, справляешься?
— Знаешь, что я тебе скажу, Василий Евграфович, опосля наших настоящих болот искусственное сделать — раз плюнуть. Игрушки! Хотя поначалу трудновато было. Потом ничего — по-обвыкся зачуток. Не хуже других… Да вот тут об этом написано.
На этих словах достал Степан пакет, в прозрачную бумагу завёрнутый. Мужики притаились, смотрят на его руки как заворожённые, прямо дышать перестали, только Пётр Лексеич маленько похрапывает. Ну, Варька, обычным делом, его слегка под ребро. Сделалось совсем тихо, только бумага шуршит. Кто-то вилку положил — звякнула. А Степан, понятно, не торопится — душу тянет. Наконец развернул, достал из этого пакета газету «Известия» и протянул Василию Евграфовичу: на, мол, читай для всех.
Председатель газету от себя далеко отстранил — без очков-то не видит, — но прочитал громко.
Я уж в точности не помню, что там было написано, так только, с пятого на десятое, но напечатали, что в таком-то колхозе достигли небывалых урожаев риса, что вывели какой-то новый сорт, что с гектара убрали столько-то — сколько, я и не помню, — что отличились многие и что среди многих Степан Степанович Сучков награждён орденом Трудового Красного Знамени.
Василий Евграфович газету отложил, поднялся над столом и в ладоши захлопал. Ну и все за ним поднялись, будто на собрании каком. Я-то тоже стою хлопаю, а не пойму, что к чему. А как, стало быть, уразумела, так в слёзы…