Обида
Шрифт:
– С кем ты живешь?
– С матерью. Тебя не касается. Я не спрашиваю, кого ты топчешь.
– А я спрашиваю.
– Живу без хозяина. Я никому ничем не обязанная. Допросы вообще ненавижу.
– Ну вот и до ненависти доехали, – сказал он со вздохом. – Всегда под рукой.
– А не пытай. Не обаятельно.
И добавила:
– Я недобрая, верно. Да что – в добре-то? Одна только скука.
Он неожиданно озлился:
– И зло – это скука. В три раза бо€€льшая.
Она рассмеялась и спросила:
– Что
Женечка недовольно буркнул:
– Лучше б, конечно, на беспартийную. Беспартийные – нормальные люди.
– Не повезло тебе, бедный Жекочка.
– Не повезло. Но духом не падаю.
Он снова привлек ее к себе. Она раздраженно отстранилась.
– Век бы этих нормальных не видеть. Тошно глядеть. Хуже их нет.
Родятся, а зачем, неизвестно. Правила зубрят, задачки решают, потом горбатятся, как муравьи. От скуки паруются, деток делают, от этой же скуки пьют до белки.
– Что значит – “до белки”?
– До белой горячки. Надо бы знать, раз в газете работаешь.
Он почувствовал себя уязвленным.
– Твои дружки совсем не горбатятся?
– С запасом! Ты не переживай, – сказала она. – Им достается.
Бесплатного сыра нет нигде. И самый дорогой – в мышеловке. Но мы не полезем в нее. Не надейтесь. А будет в том нужда – подсобят.
– Свет, значит, не без добрых людей? – спросил он с усмешкой.
Она кивнула.
– Конечно. Куда же нам, злым, без добрых? Все, Жекочка, как в сериале. Богатые тоже плачут. И платят. Кто по расчету, кто – от души. Бывает даже и власть – с понятием. Даст базу в Минаевском лесу. Всяко бывает, мой сладкий Жекочка.
Он не сумел унять интереса:
– Это вам мой земляк объяснил?
И тут же почувствовал – нервами, кожей, – как она разом закаменела.
– Какой земляк?
– А бывший десантник.
Она прищурилась и спросила:
– С чего же ты взял, что он твой земляк? Россия – большая территория.
Еще не поздно было сказать, что захотелось ее подразнить, но эта игра уже затянула. Им овладел хорошо знакомый, рисковый репортерский азарт.
– Встретились однажды в Москве. Он-то об этом и не догадывается.
Она повела крутым плечом:
– А если и так? Что из того? Не все москвичи – твои земляки. Твои земляки – совсем другие. Такие же выворотни, как ты.
И видя, что он вопросительно смотрит, она терпеливо объяснила:
– Что – никогда не видел в лесу дерева, вырванного из почвы? Вот это дерево и есть выворотень.
“Это она опять – про свое, про эту проклятую межу. Всюду она, никуда не деться. С чего ни начнем, а к ней вернемся”.
И с подступившей тоской подумал:
“Только женщина на это способна. После такой сумасшедшей близости, после такой запредельной слитности мгновенно перед тобой – чужая”.
– Ну, разболтались, – сказала Ксана. – Ты по ночам
Привычка такая?
– Нет, я жаворонок, – откликнулся Греков. – Ночью не пишется.
Она кивнула.
– Это – естественно. Ночью – ты по другому делу.
И рассмеялась. Он вслед за ней. Вспомнилась детская игра: “Холодно.
Холодно. Теплее”. Он вновь к ней придвинулся, и Ксана ответно потянулась, прижалась. Он понял: больше она не злится, и испугался собственной радости.
“Что же нас ждет? Что со мной будет? Отгадки нет и не может быть.
Вдруг чудом пересеклись наши жизни, сплелись, как наши руки и ноги, и вот их разделить невозможно”.
Он снова приник к ее груди, прикрыл глаза, точно прячась от мыслей, но вскоре почувствовал: посветлело. Он поднял веки. А так и есть – казалось, что кто-то поджег это небо.
– Ксана, ты видишь?
Она помедлила, потом проронила:
– Не слепая.
Прошлепала босиком к окну. Остановилась, глядя на сполохи.
Он спрыгнул с кровати и встал с ней рядом.
– Что это? Далеко отсюда?
– Где ж далеко? В кварталах пяти.
– А что это может гореть, как думаешь?
Она искоса на него взглянула.
– Думаю, это не жилье.
– А что же тогда?
Она усмехнулась.
– Кто его знает? В этом городе возможны разные варианты.
Ему послышалась в Ксанином голосе какая-то странная интонация, но он не сумел ее определить.
Она шепнула:
– Передохнул?
И плотно прильнула к его плечу.
Они стояли у подоконника, нагие, прижавшиеся друг к другу. Лишь в нескольких кварталах от них в чаду догорал обреченный дом, все яростнее пылало небо, и пламя освещало их лица.
9
Когда он направлялся к киоску, вдруг усмехнулся и подумал: “Быт начинается с традиций. Выразимся попроще – с привычек”. Стало быть, у него возникает подобие быта в городе О. Ежедневный ритуал у киоска. И тут же вспомнил, что день – воскресный, киоск, разумеется, закрыт.
Однако киоскер был на месте. Он перелистывал журнал с красавицей на цветной обложке. Женечка Греков поздоровался.
– Я-то решил, что вы отдыхаете совместно с остальным населением.
Светлые слюдяные глаза выразили готовность к подвигу.
– Ну что вы… частное предприятие всегда на посту, не знает отдыха.
Как в цирке – сегодня и ежедневно. Не то что пресса. Есть только вчерашние. Возьмете журнальчик “Мари-Клер”?
– Возьму “Мари-Клер”. Поддержим коммерцию.
– А новость я вам даром скажу, – пропел заливистый тенорок. – У евреев синагога сгорела.
Он разъяснил, что дом был ветхий, дышал на ладан – и рассмеялся.
Сопряжение синагоги с ладаном, видимо, показалось забавным.
Мужчина, который стоял за Грековым, негромко уточнил: