Обитель любви
Шрифт:
Он неожиданно отпустил ее и отступил на шаг.
Ужаснувшись тому, что сделал, и грубому ноющему желанию, родившемуся у него, он попытался стряхнуть с себя наваждение.
— Воистину ты земная женщина, — сказал он, прерывисто вздохнув. — Хорошие девочки так не целуются.
Она подняла на него глаза, и он увидел блеснувшие в них слезы.
Тут же раскаявшись, он сказал:
— Это я виноват, дорогая. Мне не следовало так говорить. Ты хорошая девушка. Просто иногда мне нужно, чтобы последнее слово осталось за мной. Не плачь. Пожалуйста, не плачь. — Он сглотнул. — Я провожу тебя.
— Не надо, спасибо, — сказала она, поправляя волосы. — Я оставила боковую
— Очень. Меня никогда не интересовали высокомерные женщины.
— Увы мне. — Она улыбнулась.
Все снова было в порядке. Бад был благодарен ей за эту улыбку. Он поднял фонарь.
— А что касается писем, — сказал он, — то я помогу тебе.
— Спасибо.
При свете фонаря он увидел счастливое выражение ее лица.
— Но, думаю, лучше немного подождать, — сказал он. — Позже, когда начнется разбирательство по существу, эти письма привлекут к себе больше внимания.
— Я тоже так думаю.
— И больше не придется прятаться по сараям.
— Я что, слишком откровенная соблазнительница?
— Для своего возраста.
— И поэтому вам понадобилось, чтобы последнее слово осталось за вами?
— Ты разоблачила меня, милая.
Она рассмеялась. Это был юный очаровательный смех, который окончательно разрядил ситуацию. Он успокоился. Это ж надо: Бад Ван Влит приставал к школьнице! Он с улыбкой смотрел ей вслед. Она убежала по гравийной дорожке и исчезла в черной тени дома Динов.
На следующий вечер мадемуазель Кеслер, отдуваясь, отправилась к Ван Влитам с черным ларцом в руках. Бад его сразу же узнал. На этот ларец он почти не обратил внимания, когда знакомился с бумагами полковника Дина. Знай он прежде, что в нем лежит, то без всяких колебаний сразу же использовал бы эти письма для заключения сделки с Лайамом О'Харой и компанией «Южно-Тихоокеанская железная дорога». Он одержал бы безоговорочную победу, это ясно как день. И не было бы никакого «дела Дина». Не потому ли Амелия поставила ларец на середину стола, чтобы он сразу же обратил на него внимание? Он не знал, что и подумать.
— Мисс Дин говорит, что это принадлежит вам, мистер Ван Влит.
— Да, спасибо. Передайте ей, пожалуйста, мою благодарность за то, что она вернула ларец.
Он надел накрахмаленную рубашку, новый фрак и отправился танцевать в дом Ди Франко, где Мэри праздновала свой день рождения. После этого он с несколькими приятелями побывал у Карлотты. Ему все рассказывали про новую девушку из Сан-Франциско. Говорили, что она — само совершенство.
Только Баду все уже опостылело. Женщина оказалась не первой молодости, с отвисшими грудями.
Он покинул заведение Карлотты в том же скверном настроении, в котором туда явился.
Глава четвертая
В начале марта напряжение Амелии наконец прорвалось. Тот день выдался промозглым и холодным. Амелия сидела в суде, где давал показания аптекарь, который рассказывал о том, что полковник Дин носил пояс от артрита. Пикантной подробностью пояса была его шелковая подкладка. Судье Морадо приходилось беспрестанно стучать молоточком, обрывая смешки и саркастические замечания. Амелия сидела в первом ряду, гордо вздернув подбородок, и пыталась сдерживать свои бурные чувства. Время не притупило ее скорбь. Из уютной детской комнаты она сразу попала в мир, где вульгарные женщины и неряшливо одетые мужчины пялились
Вернувшись домой и поднявшись к себе в спальню, она упала в обморок. Очнувшись, обнаружила, что нижнее белье увлажнилось. «Я потеряла над собой контроль, — подумала она. — Если это случится на глазах у них... если... Это будет еще одно позорное пятно на имени папы. И тогда я умру». Она стала развязывать короткие, до колен, панталоны, отделанные кружевом.
О случившемся она никому не сказала ни слова.
На той неделе она еще дважды падала в обморок в своей комнате. А в воскресенье, когда она играла на пианино в красной гостиной для Мэйхью Коппарда и матери, у нее вновь закружилась голова. Амелия сильно закусила губу, но это не помогло. Пьеса Моцарта прервалась на очередном аккорде, и Амелия упала с круглого стульчика на пол. Хладнокровная мадам Дин, все мысли которой в то время были заняты главной драмой ее жизни, тем не менее искренне любила дочь. Встревожившись, она послала за доктором Видни.
Тот осмотрел девушку. Она дрожала всем телом и лежала с закрытыми глазами, словно пытаясь спрятаться. Доктор припомнил, в каком ужасном состоянии она была, когда стояла у смертного ложа своего отца, подумал о том, какой пугающе публичной стала ее жизнь с тех пор. Доктор был очень добрым человеком.
— Это нервы, — сказал он мадам Дин. — Ей нужно закаляться. Вы ездите верхом, Амелия?
Лежа на узкой кровати под балдахином, Амелия утвердительно кивнула.
— В Париже, разумеется, она ездит, — сказала мадам Дин.
Доктор улыбнулся девушке сверху вниз. Его седеющая борода была пушистой после недавнего мытья.
— С юной леди и здесь будет все в порядке. Мы не дадим ей впасть в меланхолию, правда? Итак, мое предписание — верховая езда.
Бад галопом врезался в самую гущу объятого облаками пыли и угрожающе мычащего стада. Пришпорив взятого напрокат коня, он отклонился в сторону и неуловимым движением метнул reata [8] , завалив белую, с бурыми пятнами, телушку. Спешившись, он ловко спутал ее ноги другой веревкой. Marcador [9] достал свое клеймо. Если бы это происходило несколько десятилетий назад, то оно имело бы вид фигурной Г — «Гарсия». Но теперь использовали простую американскую С.
8
Reata — веревка (исп.).
9
Marcador — маркировщик (исп.).
Как и у всех пастухов, на лице Бада был повязан платок, защищавший от пыли нос и рот. Как и у всех, у него была широкополая шляпа с плоским верхом. Их штаны сшил Леви Страус в Сан-Франциско, только синяя грубая хлопчатобумажная ткань уже поблекла, в нее въелась пыль, и она потеряла первоначальный цвет. Как и на остальных, на нем была черная куртка, узкая, с серебряными бляшками. Но в отличие от пастухов Бад появлялся в ней как в маскарадном костюме на различных празднествах.
Пастухи в своих традиционных костюмах носились из одного загона к другому. Они родились на земле Паловерде и считали себя частью той жизни, которая уже канула в Лету, а они были вынуждены превратиться в кочевников.