Обитель любви
Шрифт:
Ежедневно они прогуливаются мимо нашей ограды, будто в цирке, громко обсуждая, сколько папа заплатил за это и за то. Мама держится просто великолепно. Она не обращает на них внимания. Я даже верю, что она не слышит их болтовню. Она советуется с адвокатом, строит планы защиты. У нее есть мистер Коппард.
А у меня, конечно, есть мадемуазель Кеслер, но она совсем не строгая, и я боюсь, что в один прекрасный момент могу не выдержать. А как только я сломаюсь, произойдет нечто ужасное. Я не знаю, Три-Вэ, что это будет, но сама мысль меня пугает. Меня никогда раньше не
Сейчас идет дождь. Земля размокла и стала похожа на табачную жвачку, которой они плюются около нас.
Этот город — самое жестокое место. Мне ненавистны его уродство, его злоба, земляные улицы без мостовых. Здесь нет места музыке, уму. Женщины все жирные, сварливые, со злыми глазами. Я все здесь ненавижу. Если бы папа был жив, я, пожалуй, еще могла бы все это перенести...
Она зарыдала, разорвала письмо надвое, и звук разрываемой бумаги показался рыком далекого зверя. Она швырнула клочки в огонь, потом кочергой подтолкнула к огню кусочек письма, который не хотел загораться. Когда его наконец лизнул язычок пламени, она взяла чистый лист бумаги.
Смахнув слезы, она написала:
Дорогой Три-Вэ!
Пришло твое письмо от 27 ноября. Первым делом я поправила твой синтаксис. Затем я последовала твоему совету. Читаю «Идиота». Ты прав насчет русских: их романы шире и глубже наших. Для меня Достоевский — это человек оттуда, где все глубже, чем у нас.
Такова была ее привычка: первое письмо она всегда писала только для того, чтобы после бросить его в огонь, а отправляла второе, более веселое и бодрое. Она быстро набросала несколько страниц изящным остреньким почерком.
Дождь моросил всю ночь и перестал только в воскресенье к полудню. Понедельник выдался теплым. Бад приехал на склад. Он снял пиджак и закатал накрахмаленные чистые манжеты белой рубашки. Золотистые волоски у него на руках сверкнули в лучах солнца, заглянувшего в открытую дверь.
Поначалу в этом домике с плоской крышей размещалась лавка «Буровое оборудование Ван Влита». Лавка располагалась чуть западнее двух главных деловых улиц города, соседствуя с недорогими и мелкими сыромятнями и конюшнями у подножия Банкер-хилл. Сам холм стоял голый: склоны были слишком круты для конных упряжек. Койоты и олени частенько спускались с холма за кормом. А однажды Бад убил здесь гремучую змею, свернувшуюся в жестяном ведре.
Мальчиком Бад очень любил здесь работать. Нефтедобытчики приходили почти в сексуальное возбуждение, без конца толкуя о нефтяных залежах и пересказывая слухи. Глаза бурильщиков блестели, когда они выбирали самое лучшее оборудование для того, чтобы претворить в жизнь свою мечту. Выбор товаров был широк, товар был для настоящих мужчин и одним своим видом вызывал воодушевление: паровые двигатели размером с комнату, буры высотой в человеческий рост, огромные бухты превосходной манильской пеньки, длинные изящные удочки.
В 1876 году, когда в Южную Калифорнию провели железную дорогу, Хендрик впервые в жизни решил рискнуть, задумав заняться бурно растущей в этих местах нефтедобычей. Все, возможно, и получилось, если бы полковник Дин не заломил немыслимо высокие тарифы за перевозку бурового оборудования Хендрика. Бизнес с треском провалился, и с тех пор Хендрик уверился, что все дела, хоть как-то связанные с добычей нефти, — дурацкая затея. Он делал все, чтобы забыть свой печальный опыт, поэтому и появлялся на этом складе как можно реже.
Теперь здесь хранился куда более скучный и прозаический товар: черные железные печки, метлы, грабли, пилы, бочонки с шурупами и гвоздями, краска, лаки, оконное стекло, фонари и жестяные ведра.
Бад просматривал накладную на отгрузку партии фаянсовой посуды, когда вновь услышал звонкий девичий голос.
— Мистер Ван Влит?
Он вышел на свет к порогу, уже зная, что это Амелия Дин.
— Вам не следовало сюда приходить, — сказал он.
— Прощу прощения, — отозвалась она.
Он провел ее в небольшой деревянный закуток, где отец раньше устанавливал цены на буровое оборудование. Когда он закрыл дверь, она вытащила из сумочки новую пачку конвертов, перевязанную ленточкой.
— Насколько я понял, вы читали эти письма, — сказал он. — Амелия, что вы от меня, собственно, хотите? Чтобы я шантажировал Южно-Тихоокеанскую железную дорогу и вынудил их заплатить вашей матери за эти акции?
Она изумленно посмотрела на него.
— Тогда что? — спросил он.
После некоторого колебания она спросила:
— Мистер Ван Влит, вам когда-нибудь приходилось восстанавливать справедливость в отношении кого-нибудь?
Бад хотел сказать — нет, конечно, нет. Борьба за восстановление справедливости — пустая трата времени. Но потом ему вдруг вспомнился один день из далекого прошлого, когда он, пятнадцатилетний и пьяный, на этом самом складе кричал, что никогда не будет неудачником, что всегда будет побеждать.
Его смуглое лицо исказилось. Прошлое окатило его, словно холодный ливень. Тогда он ушел из школы, чтобы работать в отцовской скобяной лавке. Днем помогал у конторки, а ночью приходил на этот склад и надрывался в роли грузчика. Еще тяжелее была воскресная работа на нефтяных промыслах Ньюхолла. Двенадцать часов изнурительного труда для и без того измученного мальчишки!.. Он выбивался из сил, чтобы ни у кого в Лос-Анджелесе не повернулся язык сказать, что Хендрика Ван Влита из жалости кормит кузен-бакалейщик. Он также не хотел — во имя отца, — чтобы люди узнали, что это он, мальчишка, содержит всю семью. А содержал ее именно он. Весь тот год и следующий Хендрик пребывал в растерянности. Долги оплачивал Бад. Покупателей зазывал Бад. Бухгалтерские книги заполнял Бад. Они были настолько близки к краху, что принятие любого решения грозило банкротством. Этот риск тоже брал на себя Бад.
Это были очень худые два года. Но Хендрик наконец пришел в себя, в скобяной лавке Ван Влита дела пошли на лад, она стала процветать, а во время бума вокруг недвижимости в 1882 году Бад сумел заработать кругленькую сумму. Но до сих пор он продолжал помогать отцу всем, чем мог. «Почему я не завел самостоятельного дела? Мне ведь совсем не нравится быть лавочником», — думал он. Но Бад не привык анализировать свои поступки. Тем не менее сейчас он понял, что делает это, потому что сильно любит отца и хочет, чтобы его неудача была погребена под горой успеха. Уж кто-кто, а он-то отлично знал, что это такое — восстанавливать справедливость в отношении родного человека. Он коснулся ладонью поверхности стола. Стол был старый, обшарпанный.