Обитель подводных мореходов
Шрифт:
– Теняев намекнул, что кэпу Казаревич "врезал" как надо за все его выверты. Вот поэтому он и злой как собака ходит.
– Эх, есть всё-таки справедливость на белом свете, а уж в подплаве тем более, - взбодрился Толик.
Банька была старая, ещё довоенной постройки. В тесноватом зальчике не протолкнуться. Егор с Толиком едва "вписались" с обжигающими шайками на одной из лавок. Зато парилка оказалась на славу.
Дружки принялись поочередно "истязать" друг друга берёзовыми вениками. Жара стояла такая, что ступни жгло как на раскалённых углях, горячий воздух обжигал лёгкие. Но оба терпели, сколько могли. Когда же сделалось совсем невмоготу, они выскочили в зал и опрокинули на себя шайки с холодной водой. И тогда разом захватило дух, сердце ударило тугим набатом и зашлось сладкой истомой распаренное тело.
В предбаннике отдышались. Помечтали, хорошо бы перехватить свежего квасу, а кому-то и холодного пивка. Только буфет не работал. Посвежевшие и успокоенные они вышли на воздух, предвкушая приятный вечер, который предстояло провести в женском обществе.
Дождь не кончался. По-прежнему кругом слякоть. Но дышалось легко и свободно. Все печали будто напрочь унесло вместе с мыльной пеной. Друзья заторопились, вспомнив, что их давно ждут к накрытому столу. Укутавшись в плащ-накидки, они бодро шагали вдоль берега. Шоссе вело их к рыбацкому посёлку, дрожавшему огоньками в трёх километрах от городской окраины.
С моря наплывал густой непроглядный мрак. Но было ещё видно, как, мерцая бортовыми огнями, из гавани медленно выползало по-щучьи вытянутое тело подлодки. Изредка вспыхивал прожектор, ощупывая фосфорически ярким лучом бесновавшуюся у бортов воду. Егору вспомнилось, как неуютно и ознобко в такую непогодицу на ходовом мостике, настежь распахнутом всем ветрам. И оттого ещё сильней захотелось под крышу, к теплу домашнего очага. Пока их собственная лодка удерживалась на швартовых у пирса, можно было позволить себе выкинуть море из головы, хотя бы на один вечер. Потом оно снова позовёт к себе, как любящая мать, обнимет, как трепетная невеста, и цепко свяжет, как ревнивая жена. Таким было, есть и останется море в каждой повенчанной с ним человеческой судьбе.
Извилистая, бравшая на подъём улица посёлка угадывалась по тусклому свету редких фонарей. Дома свободно располагались на прибрежном склона, как бы нарушив привычный строй в две шеренги по команде "разойдись".
– Швартуемся, - сказал Толик, поворачивая к одному из однообразно простеньких финских особнячков.
Дверь оказалась незапертой, и они вошли без стука как давно знакомые и желанные гости, которым радушные хозяева всегда рада. В прихожей сбросили мокрые плащ-накидки, сковырнули с ботинок галоши.
Заслышав голоса и топот, выглянула Шурочка. В белом платье, в туфельках на шпильках, она выглядела принарядившейся невестой. Непрядов с удовольствием обнаружил, что и Нинон пришла. На вешалке висело её зелёное пальто с длинным чёрным шарфом. Егор нарочно медлил, причесываясь у зеркала. И в комнату вошёл последним, как бы придав своему появлению особую значимость.
Нинон стояла у окна: высокая, полногрудая, с доброй улыбкой на румяном лице.
– Суда-арыня, - с напускной любезностью протянул Егор, целуя своей даме поочередно обе руки, - тысяча извинений, что заставил вас так долго ждать.
Она погрозила пальцем, и в её выпуклых серых глазах мелькнул деланный гнев.
– Ах, как вы жестоки! Не стоит испытывать моё терпение - оно небеспредельно.
Они понимающе улыбнулись друг другу. Нинон отчего-то украдкой, будто стесняясь своей страсти, быстро и крепко сжала Егору руку, и Непрядов почувствовал, как жаром охватило его лицо. Он стушевался и не знал, что и как теперь говорить. Прежний жеманный тон и пустая болтовня казались неуместными, а к серьёзному разговору он был не готов. Да и не знал, нужен ли вообще этот разговор. Промелькнула догадка, что он пытается обмануть самого себя. И всё же обманываться было приятно, жутковато и весело, будто он собирался на полном ходу прыгать с ограждения рубки за борт...
Когда сели за стол, сомнения и неловкость прошли сами собой. Непрядов последовал за Толиком и хватил наполненную до краёв рюмку водки, оправдываясь, что по дороге сюда всё же промок и продрог. Закусывали свежей копчёной рыбой, какими-то деликатесными консервами, которые выпускал колхоз. Всё было отменно приготовлено и вкусно. После приевшегося лодочного рациона Егор насыщался обильной едой в своё удовольствие. Закусить он всегда любил.
Поддерживая общий разговор, Непрядов перебрасывался с Нинон взглядами, и оба без слов понимали друг друга. Обоим было приятно чувствовать себя слегка влюблёнными, ещё не связанными никакими взаимными обещаниями и клятвами, ожидающими, как в чудесной сказке, чего-то необыкновенного и радостного.
В компании засиделись допоздна. Танцевали под радиолу, хором пели про любовь и про море. Егору казалось, что Нинон относится к нему с каким-то нежным покровительством заботливой матери, не то старшей сестры. Она подкладывала ему на тарелку салата, доливала в фужер вина и всё время таинственно улыбалась.
Далеко за полночь веселье стало истощаться. Толик, порядком захмелев, начал клевать носом. Егор также еле сдерживал зевоту. И только девушки какое-то время продолжали за столом увлечённо болтать о своих делах.
Пришло время прощаться. Выпили "на посошок" сухого, и Непрядов отправился провожать свою подругу. Жила она неподалёку. Не прошло и пяти минут, как оказались у её дома.
Установилась какая-то неопределённость. Непрядов переминался с ноги на ногу, вздыхал. Нинон тоже молчала, вероятно ожидая, что же будет дальше, на что отважится Егор.
Но ему совсем не хотелось объясняться. Чувствовал, что это всё будет лишним. Он притомился и думал о том, как бы поскорее добраться до казармы и завалиться в койку.
– Так я, пожалуй, пошёл?
– предложил он, ничуть не сомневаясь, что так и надо поступить, чтобы обоим не мучиться.
Вместо ответа она осторожно нащупала его руку и потянула за собой на крыльцо. Непрядов, не столько удивляясь, сколько отчего-то робея, всё же повиновался. Сонливость враз улетучилась, и уже совсем не хотелось в казарму.
Крадучись, осторожно ступая по скрипящим половицам, она провела его в большую тёмную комнату. Где-то у стены вздохнул и заворочался ребёнок. Егор напрягся, будто застигнутый врасплох домушник.