Обладать и ненавидеть

Грей Р. С.

— Да! — я с энтузиазмом киваю. — Вот именно! Постимпрессионисты, такие как Матисс, отходили от популярной художественной культуры своего времени, и я как бы переворачиваю это с ног на голову с помощью этой серии, извлекая знаменитые направления кубизма и фовизма и перенося их в 17 век с детальным изучением картин голландского барокко, таких как «Банкетный натюрморт».

— Разве эта картина не принадлежит твоему брату? — спрашивает она Мэтью.

Он кивает, потягивая кофе.

Она восторженно мурлычет, кивая головой.

—

Мне это нравится, Элизабет. Думаю, для начала это очень хорошо. Будут ли твои последние работы немного больше, чем эти?

— Я надеюсь, что нет. Я хочу, чтобы они оставались доступными, если не по цене, то, по крайней мере, по размеру. Я хочу, чтобы коллекционеры могли легко выставлять их в комнате, будь то на книжной полке или консоли, без необходимости очищать всю стену.

— Хорошо. Но думаю, ты ошиблась с размером.

Мэтью встречается со мной взглядом, а затем небрежно касается моего колена рукой под столом. Я и не подозревала, что так сильно дергаю ногами, и сразу же останавливаюсь. Он убирает руку и снова сосредотачивает свое внимание на Надежде.

— Так ты собираешься помочь бедной девочке или нет? — спрашивает он с обаятельной улыбкой.

Надежда смеется и откидывается назад, раскладывая мои рисунки на столе.

— Я не удивлена, что ее до сих пор не забрали. Нет, не смотри так угрюмо. Вы уже должны знать, что искусство продается не потому, что оно хорошее, а потому, что рынок считает его хорошим. Я действительно думаю, что в Бруклине есть несколько галерей, которые были бы заинтересованы в этой коллекции, но я не буду указывать тебе в этом направлении, потому что я сама достаточно заинтригована ими.

Я растерянно моргаю, пытаясь понять, к чему именно она клонит.

— Я уезжаю в Париж только в следующем месяце, но когда я это сделаю, я хотела бы показать завершенную серию главному тамошнему галеристу. — Когда я не сразу отвечаю — видимо, из-за нехватки мозговых клеток, — она смеется и продолжает: — В общем, я спрашиваю, не могла бы ты подготовить мне небольшую серию в течение следующих нескольких недель?

— Да!

Я, конечно, согласна, не совсем понимая, что это будет означать. Серия, говорит она мне, должна состоять по крайней мере из пятнадцати произведений — пятнадцати произведений искусства, настолько замечательных, что они сразу же должны поразить парижан.

Мы заканчиваем в кафе и выходим на улицу. Я обмениваюсь контактной информацией с Надеждой, и мы планируем, когда я свяжусь с ней в следующий раз, затем она направляется на юг по тротуару, оставляя меня рядом с Мэтью.

Я поворачиваюсь к нему, и он сияет. Я лучезарно улыбаюсь ему в ответ, совершенно не находя слов.

— Честно говоря, я не думал, что это сработает так хорошо, — говорит он со смехом. — Ты у меня в долгу

— Да! Что угодно! Чего ты хочешь?

Он качает головой.

— Нет, я шучу. Ты мне ничего не должна. Что нам теперь делать? Праздновать?

— Ты

с ума сошел? Абсолютно нет. У нас нет времени. Мне нужно сходить в магазин художественных принадлежностей.

— Хорошо, тогда пошли. Здесь есть один в нескольких кварталах отсюда, а еще прямо по соседству есть магазин фотоаппаратов.

Мы направляемся туда вместе в головокружительном темпе, соприкасаясь плечами при ходьбе и разговоре. Он обращает внимание на то, куда мы идем, лучше, чем я. Время от времени он протягивает руку, чтобы направить меня в сторону, чтобы мы не перекрывали поток машин, пока я говорю.

— Париж, Мэтью. ПАРИЖ!

— Я знаю. Звучит довольно круто.

— Лучше, чем круто. Круто — и близко не подходит к описанию того, что я сейчас чувствую. Я хочу позвонить всем, кого знаю, и сообщить им хорошие новости. Я хочу позвонить…

— Кому? — спрашивает он.

Грустный смех вырывается из меня, когда я осознаю правду.

— Никому. Честно говоря, мне некому звонить.

Улыбка Мэтью исчезает, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Нет, не делай этого. Не расстраивайся. Я не хочу грустить. Я так взволнован, что готов кричать. Я позвоню тебе. Как тебе это? Достань свой телефон.

Он так и делает, подыгрывая мне, и я набираю его номер.

— Привет? Мэтью Дженнингс? — спрашиваю я, как только звонок соединяется.

— Да. И кто же мне звонит?

— Элизабет Брайтон, — говорю я с дразнящей улыбкой, пока мы продолжаем идти бок о бок.

Он кривит лицо, как будто совершенно сбит с толку.

— Кто?

— Э-ли-за-бет Брайтон, — повторяю я, четко выговаривая слоги.

— О да, это наводит на размышления. Ты та девушка, на которой женат мой брат?

Я протягиваю руку, чтобы слегка ударить его по плечу.

— Прекрати дразнить. У меня большие новости. ОГРОМНЫЕ новости.

— Давай, скажи это.

— Я могла бы… возможно… могла бы продавать свои работы в парижской галерее.

— Правда?

Я срываюсь с места и нажимаю отбой, когда мы сворачиваем за угол и оказываемся лицом к лицу с магазином предметов искусства — короче говоря, моей Меккой (прим. город в Саудовской Аравии, место паломничества мусульман со всего мира).

Несколько часов спустя мы вместе едем на лифте обратно в квартиру Уолта, держа в руках бумажные пакеты.

— Спасибо. Ты не должен был помогать мне тащить эти вещи, — говорю я Мэтью, когда мы выходим в галерею.

— Как еще ты собиралась это сделать? Нанять повозочную лошадь?

— Элизабет? — окликает Уолт.

Мы оба синхронно поворачиваемся, когда он выходит из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем. На нем темно-зеленый свитер и джинсы. Непринужденный, но все же болезненно привлекательный.

Что-то пахнет просто восхитительно, и Мэтью тоже это замечает.

— Тебе доставили ужин? — спрашивает он, практически облизываясь.