Обмани смерть
Шрифт:
Вернулся из суда следователь, не прерывая затянувшегося молчания, утвердительно кивнул подполковнику, все в порядке. Положив лист постановления на стол, он вопросительно посмотрел на Одинцова, тот махнул ему рукой, следователь вышел.
— Может в СИЗО всё обдумаешь? — устало спросил подполковник, — ты уже второй час молчишь, мне домой пора. И конвой тебя ждать притомился.
— Давай еще раз все улики против меня посмотрим, — хрипло попросил я.
— Хорошо, — согласился Одинцов, — ты в деле их смотри, а я прокомментирую.
Я стал внимательно изучать материалы уголовного дела и слушал как спокойно уверенно и с хорошо заметными нотками превосходства звучал голос полицейского.
— В деле Кольцова было полно неувязок, — говорил он, — но начальство на меня давило: «быстрее, быстрее, нам нужен арест и приговор» и я не стал акцентировать на них внимание следователя. Как ты знаешь, для меня подозреваемым номер один с самого начала был ты. Но выстрелом во время первого допроса, ты увел следствие в сторону, я тоже честно говоря сначала засомневался. А потом вспомнил Винта. Этот профессиональный убийца, так и остался неустановленным лицом, но в начале девяностых годов был слушок, что часть заказов он берет через тебя, а после пяти лет своей «работы» он исчез. Была даже версия, что Винт это ты. Но при исполнении двух его «заказов» у тебя было сто процентное алиби, на момент выстрелов ты участвовал в судебном заседании. Не скрою, ловко, очень ловко. Но это еще раз подтверждало, что ты не просто его знаешь, а являешься его доверенным лицом. К нему ты и в этом деле обратился, чтобы испытанным приемом он обеспечил тебе безупречное алиби. Я в этом окончательно убедился когда на нашей встрече меня ранили. О ней знали только ты и я, и место ты назначил. Удобное место, с хорошими подходами. Снайпер не мог там промахнуться. Это была часть твоего плана, окончательно отвести от себя подозрения и подсунуть вместо себя «куклу». Уверен, что в обоих случаях стрелял Винт, ты его нанял, да и он вероятно чувствовал себя тебе обязанным. Винтовку и патроны или ты или Винт Кольцову подбросили. Не знаю, что ты наплел Кольцову, но он сломался. Молчал на следствии и суде и фактически тем самым взял вину на себя, хотя при хорошей защите он мог выкарабкаться, но его защищал ты и окончательно утопил. Но ты сделал одну серьезную ошибку, в деле была распечатка протокола якобы составленного полицией в Берлине, ты сначала показал его мне, а потом когда меня ранили он попал к следователю. И именно ты посоветовал следователю не приобщать его к доказательствам. В этом случае, мотивировал свои действия ты, придется делать запрос по месту составления протокола через Интерпол, потом истребовать подлинник или заверенную копию с переводом, а это долго, это приведет к нарушению процессуальных сроков и вообще существенного значения не имеет. На следствие тоже давили «скорей, скорей, чего вы там канителитесь, и так всё ясно». Следователь не приобщил протокол с приложениями к процессуальным доказательствам, но оставил его себе. Уже после осуждения Кольцова я решил проверить эти документы. Я сам по линии Интерпола позвонил в полицию Берлина, там теперь полно русскоговорящих сотрудников, они в течение часа проверили свою электронную базу данных и когда я им перезвонил, сообщили: не было такого протокола, понимаешь — не было. Ты составил и показал «липу», но предусмотрительно не допустил ее использования на следствии и суде. Вот тогда-то я окончательно убедился, что убийца это ты. Хитрый, подлый, безжалостный, ничуть не лучше тех кого ты убивал. Я ждал когда ты сорвешься, когда опять начнешь стрелять. Ведь ты без этого уже не можешь, правда? Ты жалкий, ничтожно продажный, провинциальный адвокатик, в эти мгновения ощущал себя высшей силой, ты не по этим подонкам стрелял, ты стрелял по своему комплексу неполноценности.
Подполковник замолчал, достал термос, налил из него бурой жидкости в стакан, выпил. Я уже не смотрел бумаги, а с интересом как заново рассматривая этого явно больного человека и ждал продолжения. И он опять уверенно заговорил:
— Второй серии можно было избежать, был шанс ещё до её начала взять тебя с поличным, достаточно было установить круглосуточное наблюдение. Но, — он помялся, — я знал, что людей мне для этого не дадут. Для моего начальства дело маньяка было закрыто. Да и ты уехал. А потом опять начались выстрелы. В другом городе, где ты якобы устроился, тебя не было. Ты вернулся к нам, ты скрывался и стрелял. Ты убивал, и тебя надо было остановить. Я бы вычислил тебя и оперативным путем, но за это время ты успел бы убить еще несколько человек. И тогда я обратился к своему врачу, да ты его тоже хорошо знаешь это Евгений Алексеевич, твой так сказать приятель. Я рассказал ему про тебя, про то как ты предал и подставил Андрея Кольцова, и он согласился помочь. По оставленному тобой электронному адресу, он попросил тебя об экстренной встрече и ты ему позвонил, якобы из другого города, а он тут же сообщил мне. По номеру мы быстро установили, откуда именно ты звонил. И взяли это место в оперативное кольцо, через два дня ты там попался. Вот и все. И еще… — подполковник помедлил и угрожающе договорил:
— Ты отлично знаешь, как мы умеем допрашивать, а ты уже немолодой человек, пыток тебе не выдержать, лучше всё расскажи сам и выдай место, где хранишь оружие.
Одинцов болезненно улыбнулся и повторил:
— Расскажи всё сам, лишние проблемы не нужны ни нам ни тебе…
А вот это уже была серьезная неприятность. Если начнут глубоко копать, то могут случайно выйти на дела, о которых никто и не подозревает. Или пока никто не подозревает, но от ошибок никто не застрахован, я тоже мог допустить оплошность. Ну что Обмани смерть, вот пришел твой час, выше голову дружок, все там будем.
— По Кольцову, — расстроено сказал я, — если я дам показания по всем эпизодам, в том числе и то тому как его подставил, ты дело на «тормозах» не спустишь?
— Нет, — сухо заверил подполковник, — его приговор в этом случае пересмотрят и отменят, — только не дури. И показания ты не мне будешь давать, а следователю, уж тебе ли это не знать.
— Признательные показания можно написать на имя любого должностного лица, — привычно оспорил я слова сотрудника полиции, — А тебе это в зачёт, в огромный плюс пойдет. Я же там в красках распишу как ты ловко обнаружил настоящего преступника. Новую звезду получишь. Полковником станешь. А если это дело пропиарить, то обретешь славу великого детектива, бесстрашного борца со злом, защитника невинно осужденных, станешь благородным лицом «новой полиции», а это сам понимаешь, карьера и деньги, много денег.
— Допустим, — осторожно боясь подвоха, произнес Одинцов, — а что взамен?
— Не хочу сидеть пожизненно, — устало с болезненным безразличием сказал я, — У меня ещё остались деньги и ты их получишь. Остальное думаю понятно, только не подведи.
На вынужденном досуге, в одиночной камере следственного изолятора я стал вести записи по этому делу, может когда и пригодятся, возможно когда люди узнают все обстоятельства этого дела, то… хотя это маловероятно.
И все чаще и чаше я думаю:
«Чтобы выносить, вырастить и воспитать человека надо как правило девять месяцев и восемнадцать лет, а сколько нужно вложить в дитя любви и родительской заботы это временем и материальными затратами не исчислить, а вот убить это так быстро… раз — прицел, два — огонь и готово. Но тот кто убивает об этом не думает, не хочет думать, пока до ледяного озноба на коже не почует, что и он всего лишь цель. Если он успеет, то крикнет: «Мама!» Но мама больше не придет, и уже не защитит. Всё убийца, пора, отвечать. Ты в это не верил? Правда?! Теперь поздно просить о милосердии, пуля твоей судьбы вращаясь уже летит по каналам ствола. Прощай и будь ты проклят. Будь ты проклят, за то что и мне из-за тебя пришлось стать убийцей. Будь ты проклят за то что скоро и меня возьмут на прицел и моя пуля найдет меня. Будь ты проклят убийца и жертва, это кричу тебе я, твой палач и твой убийца и вместе нам лежать в земле и рядом стоять на страшном суде».
Ладно, это лирика, так сказать болезненный вопль сознания уже заключенного в тюремную клетку своих поступков. А если говорить по существу, то в своих показания, составленных письменно и от руки, что бы не было не малейших сомнений в подлинности авторства, я подробно и юридически грамотно написал обо всех эпизодах совершенных преступлений, указал где хранил оружие и боеприпасы, как ранее обманывал следствие и суд по делу Кольцова. Также дал известные мне данные о своем соучастнике по двум эпизодам: об объявленном в федеральный розыск профессиональном убийце — преступнике по прозвищу «Винт». Параллельно с этим в ходе следственных экспериментов письменные признания закреплялись фактическими материалами. Трехлинейная винтовка с нарезкой на стволе для установки глушителя, самодельные боеприпасы и оптический прицел были изъяты из указанного мною схрона. Там не было только глушителя, но как я пояснил следователю, эти изделия были одноразовыми и сразу после выстрела мною уничтожались. За активное сотрудничество со следствием, мне отвели одноместную камеру в следственном изоляторе. Там без помех я составлял эти записки. Спал мало, а когда засыпал, то в тяжелом коротком сне слышал, как тихо плачет Господь, обо мне и о вас.
Ну вот теперь вроде всё рассказал, или почти все. А теперь прощайте, остался последний выход на задание. И… удачи тебе Обмани смерть!
При проведении следственного эксперимента, подследственный попросил снять с него наручники, чтобы показать в каком положении он находился при осуществлении выстрела. т. к. ранее при проведении других процессуальных действий подследственный вел себя спокойно, не нарушая установленного порядка, то подполковник Одинцов распорядился снять с него наручники. Подследственный напал на стоящего рядом сотрудника полиции, сбил его с ног и бросился бежать. После предупредительного выстрела вверх сотрудники полиции по приказу подполковника Одинцова открыли огонь на поражение. Подследственный получил пять огнестрельных ранений и упал. Ему была оказана первая медицинская помощь, но до приезда «Скорой помощи» он скончался, не приходя в сознание.
Часть вторая
Они пришли, как лавина, как черный поток,
Они нас просто смели и втоптали нас в грязь.
Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок,
Они разрушили всё, они убили всех нас…
И можно тихо сползти по горелой стерне,
И у реки срезав лодку, пытаться бежать.
И быть единственным выжившим в этой войне,
Но я плюю им в лицо, я говорю себе: «Встать!»
И я трублю в мой расколотый рог боевой,
Я поднимаю в атаку погибшую рать,
И я кричу им — «Вперед!», я кричу им — «За мной!»,
Раз не осталось живых, значит, мертвые — встать!