Обноженный
Шрифт:
— Что ж ты голова посконная-домотканная-серемяжная не по делу рот разеваешь?! Или тебе спину давно не расписывали? Не видишь что ль — идём мы по княжьей грамотке, спешно. По светлого князя нашего повелению. Постоя не будет — некогда мне ваших щей хлебать. Майно — мы сами перетащили. Вы-то всё — спите-дремлете. На волоке — никого живого, хоть зови, хоть нет — не дозваться. Вот приду к князю, к Роману свет Ростиславовичу, да расскажу про ваше воровство бесстыдное. Что бобыли, де, ныне негожие стали. Обленились вконец. И разбойничков не
Фигня, конечно. Мужикам это всё — вообще не интересно. А вот погостный боярин… мужик битый, глаз цепкий. Когда убрал меч да снял рукавицу, стало видно — двух пальцев нет.
— Так ты, стало быть, Акима Рябины сынок? Акима помню, а вот про сына его… Что-то не слыхал.
— Да слыхал ты! Ванька-ублюдок, Рябинёныш. Ещё — «Зверем Лютым» кличут.
— Это по нему, что ли?
Боярин кивает на гордо торчащего гальюнной фигурой на носу нашей лодочки князь-волка.
— Курт, ко мне.
Ну и взгляд! Типа: как вы мне все надоели! Я тут так хорошо сижу, мне тут так хорошо видно… Серая туша вдруг взлетает вверх и, пролетев метра четыре, рушится к моим ногам. На лету разворачиваясь. Как белка — хвостом рулит. Оп. И сел у моих ног.
— Курт, язык убери. Что ты, как мужичина сиволапый, язык вывалил.
Боярин внимательно разглядывает, особенно — полуоткрытый зубастый чемодан, который у князь-волка вместо пасти.
— Нёбо-то какого цвета было?
— Чёрного, боярин, чёрного.
Улыбайся, Ванюша, улыбайся. Улыбочка такая радостная. Но с подтекстом. Как и вопрос. Примета есть: если рот у щенка внутри не розовый, а чёрный, то пёс вырастет злой. А уж про то, что хозяин со своим псом завсегда схожи…
Почему-то это оказывается аргументом. Боярин поворачивается к пожилому мужику, видимо — старосте общины.
— Вакула, переволакивайте. Давай резво.
И уже нам:
— Так что там насчёт колёсной мази? Слушок об ей был. Люди разное говорят…
Николай с жаром кидается проповедовать о чудодейственных свойствах нашего фирменного продукта. Особенно напирает на помощь при скрипе:
— Вот, к примеру, на пути должон быть порядок. А скрип — непорядок. Вот ты, боярин, сюда за порядком смотреть поставленный. А тут — скрип! А ты, к примеру, велишь: чтоб уключины не скрипели! И куда лодейщщики денутся? Не смолой же им смазывать! А тут, к примеру, Вакула. Вот, де, средство. По корчажице малой на уключину, по две ногаты, к примеру, за корчажицу…
— Так у них сало есть…
— Тю! Удавятся ж! Сало ж они съесть могут!
Только теперь, когда местные мастера начали кантовать нашу лодочку, увидел собственно волок.
В самой нижней части болотистого луга, метрах в двадцати от опушки леса, параллельно ей, пробита чёрная полоса. Шириной метров пять, растительности нет — содрана вся. Наполнитель — чёрная грязь. Когда мастера-волоковщики начинают топать по этой грязи босыми ногами становится видно — жижи несколько сантиметров, дальше — жерди какие-то. Кто-то из местных, заметив мой интерес, просвещает:
— Болотина тута. Торфяник. Когда вода сильно высоко — лужа такая получается. На две версты, до самой Жереспеи. Тянем верёвочкой с тропиночки. Как вода уходить начинает — волочим лодки по мокрому. По траве, по мху, стал быть. Верхний слой лодейками сдирается. Получается… ну… грязюка такая… длинная. Ниже — гать положенная. Ежели сухо — топотим гать, она вглубь идёт, тама мокро. По мокрому — легче волочь.
Никогда не сомневался в смекалке русского мужика. Но саморегулирующаяся по высоте, самоувлажняющаяся дорога…
Болото — всегда очень дрянное место. Но деваться некуда — болот на Руси много. А «делать из дерьма конфетку» — наше постоянное, исконно-посконное…
Небо начинало сереть, когда мы принялись укладывать вещички в свою лодку. Говорливый мужичок из местных вздумал, было, качать права и требовать компенсации за порванных князь-волком собак. Вылезший из очередных кустиков Ивашко, подтягивая одежду и поправляя пояс, оборвал наглого смерда:
— Мы ж шкуры вам оставили. И — мясо. Сожрёте — вам же прибыль. Так?
Вопрос был обращён к Курту. Который посмотрел внимательно, подумал, вывалил язык, распахнув чемоданную пасть, и начал шумно дышать. Наверно, от полного согласия. Мужичок заткнулся, а боярин, судя по острому взгляду, уловил гурду на поясе у Ивашки. Кажется, это завершило процесс идентификации нас, как людей хоть и странных, но не разбойных. Если разбойник с такой цацкой на поясе ходит, то это уже не разбойник, а начальник. И нас отпустили с миром.
Двоих с шестами на нос — остальным спать. Речка узкая — вёсла не выставишь. Уже ощущая ухом тёплый бок князь-волка поинтересовался:
— Николай, ну как, продал мазь?
— Не, погостный говорит — денег нет, на прошлой неделе всё в Вержавск отвезли.
Я проваливался в дрёму, ощущая как тянут натруженные мышцы в разных местах моего небольшого, натренированного, супер-выносливого… тела. А остальным-то каково?
Надо людям отдых дать. И надо этого Ряху аккуратненько… прижать за «ряху». На предмет прежней службы. Ноготка на него натравить? Или из Мараниных снадобий чего? Нужно место, время, инструментарий, изоляция…
Тут до меня дошла последняя фраза Николая. И я сел.
Пришлось перебираться на соседнюю банку и толкать свернувшегося под ней в клубочек Николашку.
Мой главный торговый приказчик уже сопел, завернувшись в верблюжье одеяло. Единственное верблюжье одеяло в моей команде. Дорогое, зараза. На «Святой Руси» — постоянный предмет импорта. Ещё летопись, говоря о приходе под Киев торков, упоминает верблюдов.
Верблюдов на Руси не держат, а вот одеяла постоянно завозят последние лет сто. Николай купил мне, долго рассказывал о его чудодейственных особенностях. От отпугивания ядовитых змей до непотопляемости.