Оборотень
Шрифт:
– Я готов.
– Когда мы все выйдем, ты подойдешь к Лесовику как можно ближе и воткнешь ему заточку под самую ложечку, чтобы получилось наверняка, – проинструктировал смертника Мулла. – Ты меня хорошо понял, Белый?
Когда законные отправляли «торпед» – воров, проигравших свою жизнь в карты, – на уничтожение ссученного, у тех оставался небольшой шанс остаться в живых. Но Белому не светило ровным счетом ничего. Лесовик всегда ходил в окружении плотной охраны, не менее бдительной, чем у члена Политбюро. Вся хитрость заключалась в том, что добраться до пахана ссученных можно было лишь в тот момент, когда кодлы, ненавидевшие друг друга еще вчера, примутся обниматься в знак наивысшего
– Лучше, чем когда-либо, Мулла… Знаешь, я с нетерпением буду дожидаться завтрашнего утра.
И утро наступило, – оно началось не с криков вертухаев, подгоняющих зеков на поверку, не с хриплого лая собак, а с лязга тяжелого засова.
Дверь отворилась, и вместе с солнечным светом в барак ворвались голоса ссученных.
– Как спалось? Бессонница не мучила? – весело поинтересовался Лесовик. Взъерошенный, малость помятый, он как будто только что выбрался из берлоги. Ссученный вор стоял в окружении «быков» – мордастых детин с огромными кулачищами. Поодаль кучковались еще десятка три зеков – самых разных мастей, пехота, одним словом, если кто и будет убивать, так это именно они. – Ну так что надумал, Мулла? Мы к тебе за ответом пришли.
Мулла сделал шаг вперед, демонстрируя добрую волю, после чего бодро произнес:
– Крепко ты меня прижал. Лесовик! Мы тут немного с бродягами покумекали…
– И что решили?
– Пойдем в твою сучью зону!
Лесовик улыбнулся, словно говоря: «А куда ж ты денешься?» Но голос его прозвучал вполне миролюбиво – все-таки в уме ссученному пахану отказать было нельзя:
– Вот и ладушки, не век же нам друг дружку резать! Наша война только в радость оперсосам.
Следом за Муллой шагнули вперед и остальные зеки из его кодлы – в их движениях не было ничего настораживающего, даже руки против обыкновения не прятались в карманах. Игра была чистой.
– Только мне, Лесовик, с тобой хотелось бы кое о чем потолковать.
– Само собой, Мулла, без этого нам просто не обойтись. У меня к тебе тоже вопросиков предостаточно накопилось. Но это все потом… Давай сначала почеломкаемся, чтобы между нами вера была.
Мулла не двинулся с места, пропустив шагнувшего вперед Белого. Такое поведение законного Лесовик расценил по-своему. Он укоризненно покачал головой и произнес:
– Или ты брезгуешь?
Объятия между правильным вором и ссученным были в принципе недопустимы. Это все равно что испоганиться о самого последнего чертилу или поменять благородную масть на презренные бубны. Но ссученные воспринимали этот обряд всерьез. Для них объятия служили неким очищением «черного» вора, он как бы намагничивался их верой, становился заединщиком. Этому ритуалу они придавали такое же большое значение, как верующие – клятве на Библии или на Коране.
Мулла знал об этом. Наслышаны об этом были и остальные воры. Как только Заки Зайдулла раскинет руки для дружеского объятия и притронется колючей щекой к улыбающейся физиономии Лесовика, он будет мгновенно развенчан и поменяет не только свои убеждения, но и масть. И вернуться потом в прежнее состояние будет так же невозможно, как восстать из мертвых.
– Я уже все решил, Лесовик, – как можно спокойнее произнес Мулла.
Заки и сам был королем, – не полагалось ему шествовать без пышной свиты, и правильные воры шли следом за ним. До «крещения» Заки Зайдуллы оставалось каких-нибудь три шага, когда откуда-то сбоку вырвался Белый и точным ударом продырявил Лесовику шею. Кровь брызнула фонтаном и в несколько секунд залила стоявших рядом «быков». Потом Белый полоснул лезвием по лицу второго и, развернувшись, бегом устремился к правильным ворам, которые уже ощетинились ножами и заточками и готовы были схлестнуться в
– Стоять! – заорал Мулла. – Всех порежем!
Вспомнив о долге, из-за ограждений бешено залаяли собаки, а потом с вышек над толпой зеков рассерженным роем просвистели пули и молодой голос отчаянно завопил:
– Назад!!!
Две враждующие кодлы отступили друг от друга подобно волне, омывшей угрюмый утес.
– Назад! Всех положу!
Угроза была нешуточной – вновь затрещали автоматы, выхаркивая из раскаленных стволов смертельные плевки, и один из зеков, ойкнув, ухватился рукой за плечо.
Власть ссученных закончилась вместе с кончиной Лесовика, и на зоне установился воровской порядок.
Тимофей Беспалый не перебивал Леватого, слушал с интересом. О произошедшем в Ярмоле Леватый поведал начальнику Североуральского лагеря со всеми подробностями, благо был в команде сопровождения этапа.
– Ай, малай-малахай! Ну и молодец! Узнаю Муллу, только он один мог на такое отважиться, ушатал самого Лесовика! Осиротели ссученные воры, не скоро они оправятся от такого удара. Не ошибся я в Мулле. Признаюсь, мне хотелось посмотреть, как он выберется из этого дерьма, в которое я его засунул. И вот надо же, выбрался! Я даже горжусь, что мы когда-то ним крепко корешили. Знаешь, Леватый, почему я отправил Муллу в сучью зону?
Беспалый почти забыл о том, что когда-то сам состоял в зеках у Леватого, и обращался с бывшим барином подчеркнуто покровительственно. Леватый, кряхтя, терпел. Вот и теперь он нерешительно топтался у порога, не смея пройти в комнату. Беспалый не приглашал.
– Почему же, товарищ полковник?
– От любви!
Ответ был неожиданный, и Леватый не сумел сдержать улыбки.
– А что ты лыбишься? дружелюбно поинтересовался Тимофей Егорович. – Как в той пословице: кого люблю, того и бью! Я его и дальше любить буду. Очень мне интересно, как он из следующих помоев выкарабкается. Так ты говоришь, они готовы были умереть?
– Так точно, товарищ полковник, – отозвался Леватый. Он уже давно смирился с тем, что находится в полном подчинении у бывшего вора, и только удивлялся тому, как быстро бывший зек перевоплотился в барина.
Тимофей любил окружать себя роскошью: так всегда бывает с теми, кто в юности голодал и прозябал в нищете. На полу огромные ковры, в ворсе которых утопают ноги. Создавалось впечатление, что ступаешь по луговой весенней траве.
В комнате было чисто и уютно, и этот уют явно создавался умелой женской рукой.
Леватый знал о том, что Беспалый не любит держать около себя баб подолгу. Место прежней полковничьей полюбовницы Вероники уже заняла красивая юная арестантка с обыкновенным именем Мария. Зеки уже начали злословить по этому поводу, называя Беспалого Иваном. В прошлой, долагерной жизни Мария была подругой и любимой игрушкой одного из московских воров в законе. Впрочем, в ее жизни мало что изменилось: ведь до своей карьеры в НКВД Тимофей был тоже известным московским вором.
– Знаешь, что я придумал на этот раз? – начал Беспалый. Он не желал замечать того, что его бывший начальник переминается с ноги на. ногу у самого порога. – Я организую ему встречу с Рябым. Представляешь, какой будет занимательный концерт! Ты когда в Москве служил, часто ходил в театр?