Оборотень
Шрифт:
— Говорит.
— И что же?
— Вины не признает. «Не убивала, нож в руки не брала, в глаза не видела, пришла и сразу уснула». С Черепановым она познакомилась в Витебске летом, в этот приезд интимной близости с ним не имела.
— А вы что думаете?
Зубров помолчал, пожал плечами.
— Я пока ничего не думаю, Александр Григорьевич, — признался он, глядя в окно на мелькающие фонари.
Акинфиев улыбнулся.
— Помнится, намедни вы чувствовали себя увереннее. Все ведь так ясно?
— Вот именно, что слишком ясно. Так ясно, что если бы она и созналась, то я бы усомнился.
Этот молодожен Акинфиеву определенно нравился. Старик
— Сергей Николаевич, а нельзя ли мне задать ей пару вопросов? — попросил он.
Зубров внимательно посмотрел на старика.
— По своим делам, разумеется, — поспешил Акинфиев объяснить, чтобы его молодой коллега не подумал, будто ему хотят навязать опеку или, паче чаяния, примазаться к шумному дельцу. — Как-никак, текст на фотографиях принадлежит Черепанову. Вдруг этой девице что-нибудь известно?
— Почему же нельзя! — неожиданно воскликнул Зубров. — То есть очень даже обяжете, Александр Григорьевич. Терпеть не могу, когда на меня давят. Так уж я по-дурацки устроен: когда обстоятельства или кто-то извне заставляет принять решение, срабатывает дух противоречия.
— Шелехов? — с понятливой улыбкой предположил Акинфиев.
— И он, и прокурор Демидов. И те, чье мнение почему-то принято называть общественным.
Договорились продолжить разговор в понедельник. «УАЗ» подъехал к дому на проспекте Мира, где жил Зубров. Отсюда до Савеловского вокзала было рукой подать, и Акинфиев вознамерился добраться до своего Лианозова электричкой. Но старый водитель Петр Никанорович даже обиделся на такое его предложение:
— Да что мне, Александр Григорьевич, казенного бензину жалко?
Ехали в ночи, наперебой вспоминая старые добрые времена, знакомых — и тех, кого уж нет, и тех, кто далече.
Была одна странная, необъяснимая параллель: машина с компьютерами, остановленная неизвестными в масках, принадлежала тому самому автотранспортному предприятию, где работал Виктор Авдышев. Способ же убийства походил на тот, который применили к Конокрадову месяц спустя. В одном случае свеча и включенный газ, в другом — разлитый бензин и тоже свеча. Калитин не без оснований приписывал ограбление машины банде Кныха. Значит, резонно было предположить, что и Конокрадова достал этот любитель отправлять людей на тот свет столь редким способом. Другое дело, Авдышев: выбросили ли его так, как свидетеля дмитровского ограбления, некоего Оганесова? Параллель с юридической точки зрения была малоубедительная, но версию о возможной причастности Конокрадова и Авдышева к банде Кныха Акинфиев взял на вооружение. А открытки, которые получили Конокрадов и Авдышев, объединяли троих: текст на обороте принадлежал Черепанову — также убитому.
«А не визитная ли это карточка Кныха? — подумал Акинфиев. — Что, если получение такой открытки означало приговор?»
Он нагрел бак воды, вымылся, затопил камин и уселся в кресле со вторым томом «Писем Елены Рерих», готовясь к завтрашней встрече с Ксенией Гурвич.
Следователь даже не предполагал, какой сюрприз преподнесет эта встреча.
15
Частное охранное предприятие «Кипарис» разместилось в помещении бывшего ОВИРа. Размаху, с которым «Кипарис» начал свою деятельность, можно было позавидовать, если не допускать, что и эта структура — всего лишь «крыша», а заявление в уставе — детективная и охранная функция — просто позволяют мафии вооружиться и обзавестись информационной сетью, необходимой в промысле вовсе даже противоположном.
Предприятий такого плана в Москве тысячи. Об их истинной сути знали те, кто их разрешал, знали сотрудники силовых ведомств, знала прокуратура. Но некоторые наивно полагали, что, будучи легализованными, они окажутся подконтрольными властям, иные получали мзду, за подпись на лицензии, а кто-то и вовсе пользовался задекларированными в разрешительных документах услугами в интересах собственной безопасности.
Лично Рыбаков в благие намерения охранных структур не верил и, будь на то его воля, разогнал бы к чертовой матери и пересажал половину всех этих громил в камуфляже. Однако в «Кипарис» он прибыл с сугубо мирным намерением встретиться с его основателем, чья должность была высокопарно поименована «генеральный директор».
Андрей Андреевич Букельский принимал делегацию сотрудников Интерпола, и миловидная секретарша попросила Рыбакова подождать в приемной.
Коротая время среди мягких ковров и красочных рекламных проспектов, старлей мысленно пытался выстроить цепочку подчиненности этого и аналогичных предприятий, множившихся как грибы после дождя. Судя по тому, что в прошлом Букельский был полковником приснопамятного Девятого Управления КГБ, цепочка тянулась к российскому правительству. Но не к тому, которое у всех на виду и о котором пишут в газетах, а правительства России криминальной, потаенной, готовящейся к захвату власти, распределяющей свой, во много раз превосходящий официальный, бюджет, прибирающий к рукам профессионалов из распадающихся силовых структур, включая армию; той России, которая не считает крохи и не признает слабых и голодных, а готовит наступление порядка, основанного на силе.
Букельский был сама любезность, принял опера радушно, с готовностью ответить на любые вопросы. Цену его ответам Рыбаков предвидел, но рассудил, что если в них окажется пять процентов правды, — и то хлеб.
— Андрей Андреевич, — спросил он, утонув в мягком кресле, — до ноября прошлого года вы возглавляли службу безопасности «Коммерсбанка», верно?
— Да, — подтвердил шеф «Кипариса».
— Меня интересует некто Рачинский Станислав Павлович, который числился у вас водителем. Не знаю, известно ли вам, что вскоре после того, как уволился, он был осужден на восемь лет лишения свободы за грабеж, бежал из колонии и до недавнего времени числился во всероссийском розыске. Теперь он задержан во время налета на магазин. Нам нужно проверить кое-какие подозрения насчет этого бандита.
Матерый гэбист смотрел на муровского сопляка с плутоватым прищуром, ничуть не скрывая чувства профессионального превосходства.
— Рачинский… Рачинский… — произнес он, чуть наморщив лоб. В переводе это означало примерно следующее: «Между генеральным директором и шофером дистанция огромного размера, и я не обязан помнить каждого водилу». — А-а!.. Да, припоминаю. Год тому назад меня уже спрашивали о нем. Не то из Генеральной, не то из Главной военной прокуратуры. Лично я этого Рачинского не знал или почти не знал. Помню, что принимал его на работу по чьей-то просьбе, кого-то из наших сотрудников. Мне рекомендовали его как хорошего водителя.