Оборотень
Шрифт:
– Вы не голодны?
– Нет, а вы?
– в тон ему ответила Глория. Все возвращалось на круги своя. Какое-то течение подхватило их обоих и повлекло в разные стороны, к разным берегам. Чувствуя, что ему не дотянуться до нее, Тероян продолжил:
– Давайте забудем то, что произошло на кладбище. Он имел в виду именно то, что хотел сказать, и Глория поняла его.
– Забудем, - согласилась она. Они старались не смотреть друг на друга. Уж лучше бы между ними сохранилось старое стекло, чем новое, с трещинами.
– Просто мы оба переволновались, - сказал он.
– Особенно я, - быстро ответила Глория. И в ее голосе слышались сердитые, даже ядовитые нотки. Она словно бросала ему вызов.
– Тогда все в порядке, - констатировал он. Но о каком порядке могла идти речь, когда в сознании его все мешалось?
– В абсолютном, - подтвердила Глория. И добавила: - Можете спать спокойно. Я вас не укушу.
– Что за ерунду вы несете?
– Точно такую же, что и вы, - теперь в ее словах был уже не яд, а гнев. Тероян взглянул в ее глаза и понял, что эту бескрайнюю синеву ему не пройти никогда. И никогда не победить, как нельзя одолеть небо. Но против собственной воли он произнес:
– С ума сходят поодиночке, а не вместе. Спокойной ночи, Глория.
Девушка ничего не ответила, молча прошла мимо него, открыла дверь в свою комнату. Но на пороге задержалась.
– А мне всегда казалось, что именно из двух безумств рождается разум, - сказала она.
– Спокойной ночи, Тимофей Троин.
Два слова, как два оголенных провода ударили его электрическим током. И вся жизнь вместе с искореженным именем показались балластом, от которого он мог и должен был освободиться, чтобы подняться, взлететь к новой, другой жизни, лучшей, счастливей. Он направился к ней, и она пошла ему навстречу. И кто теперь у кого должен был оказаться в плену? Любовь - самая человечная из всех войн, она все-таки бескровна, несмотря на гибель влюбленных, потому что в ней не бывает побежденных, а существует лишь восхождение к свету. Он понес ее на руках, как тогда, в первый день встречи, а руки ее обвивали его шею, и губы их были слиты.
Скользил лунный свет, колыхался парчовыми бликами, сменившись красным покрывалом рассвета, коснувшимся двух тел, а души их, блуждая в звездном пространстве, возвращались к земле. Зачем возвращались, бросая небесные выси, зачем стремились в этот мир покинутого смысла, изъятого разума? Ради людской горечи и печали, обрывая свое воздушное плавание, расставаясь с открывшейся синевой. Разве не пришло время исчезнуть навсегда, с самой вершины чистого вечного снега?
– Нет, не уходи, - произнесла Глория во сне, но он и не думал, лишь шевельнул рукой, на которой покоилась ее голова. Утро уже проникло в комнату, и Тим смотрел на лицо девушки и думал о том, что ждет их впереди? Прошло некоторое время, смешались и сон, и явь, и очнулся он под любящим и ласковым взглядом Глории.
– Что это?
– спросила она, коснувшись его левого плеча. Небольшого, едва приметного шрама из двух половинок, которые под острым углом образовывали латинскую букву "V".
– Где?
– улыбнулся он, покосившись на ее палец.
– А, это... И тут словно молния сверкнула перед его глазами. Господи, как он мог забыть! Поистине, и смешно, и нелепо. Искать в чужом доме то, что хранится в твоем. Он тотчас же вспомнил: фотография, оторванный от головы торс мужчины и такой же шрам.
– Глория, пора вставать, - сказал Тим, поцеловав ее.
– Расследование продолжается.
Через полчаса они сидели за столом и сквозь увеличительное стекло рассматривали странную фотографию. Черная кожаная сумка лежала тут же, вещи из нее были высыпаны, а Тим уже успел рассказать Глории об этой находке.
– Шрам, конечно, точно такой, - серьезно произнесла она.
– Но этот человек - не ты. Ну-ка, сними рубашку.
– Брось, - отмахнулся Тим.
– И так ясно. Могу засвидетельствовать, как врач, у него иная анатомия тела, другой тип мускулатуры.
– И все-таки, фотография обычно искажает оригинал. Нельзя исключить и какую-то долю вероятности, что это ты.
– Видишь ли, Глория. Такой шрам, если отбросить возможное совпадение, может быть у нескольких знакомых мне людей. Не скажу точно, но у полутора-двух десятков. Это история давнего детства. В классе шестом мальчишки создали тайную организацию. Сейчас бы я назвал ее обществом дураков. Но тогда все это выглядело очень романтично и таинственно.
Была произнесена какая-то клятва, создан устав и все такое прочее, Тероян помолчал, вспоминая прошлое.
– А скрепили они этот союз вот такими шрамами, выжженными на левом плече.
– Я и представить себе не могла, что в детстве ты был таким романтически-глупым, - засмеялась Глория.
– Это на тебя совсем не похоже. Значит, до клятвы Гиппократа ты произнес еще и другую?
– Такую же торжественную, только не помню, о чем там шла речь. Так вот, из тех "тамплиеров" я сохранил приятельские отношения лишь с тремя: с Карпатовым, Юнговым и Шелешевым. Но можно разыскать и других. Хотя, думаю, что это напрасно. Вероятнее всего, шрам на фотографии - случайность.
– Кто знает... Если на ней все же запечатлен кто-то из вас, то красная стрелка, нацеленная в сердце, означает одно: смерть, - с этим словом, произнесенным шепотом, в комнате наступила тишина, и словно бы чья-то тень легла на фотографию, от которой исходило какое-то зловещее излучение.
Тероян перевернул ее изображением вниз.
– Ерунда, - произнес он.
– Ты забываешь, что я встретился с тобой гораздо позже, чем в сумочке Серого появилась эта фотография. Что он мог знать о ком-то из нас? Хотя... Юнгов живет неподалеку. С Шелешевым они из одного мира. А Карпатов? Поводов для мести полковнику МУРа найдется достаточно.
– Вот именно, - подтвердила Глория.
– И неизвестно, где ты мог перейти сатанистам дорогу.
– Ладно, не будем ломать голову, - сказал Тим, собирая вещи в сумочку.
– Пойдем лучше завтракать.
Но и за завтраком они продолжали обсуждать эту тему, позабыв даже о закипевшем кофейнике. Глория сняла его с плиты и как-то грустно произнесла:
– Ты все же счастливее меня. Шрам - это память о детстве, и ты можешь всегда уйти в прошлое. А что у меня? Где мои игры, когда я была маленькой? Я даже не знаю, под какой звездой родилась... И какие у меня были друзья?
– Все вернется, Глория, - мягко сказал Тим.
– Мы близки к цели, ты вспомнишь все. И радости, и печали. Я чувствую, что мы ходим совсем рядом с тем, кто лишил тебя памяти.