Оборотни
Шрифт:
— Нет, конечно, — сказала Билли.
— Там наверху, в горах, существуют большие цещеры. Нас перевели сюда из Пеенемюнде. За пределы досягаемости ваших бомб. В этих пещерах началось производство ракет. «V-1» и «V-2». Вы знаете, как русским и американцам удалось подключиться к ракетному делу? Они забрали ракеты «V-2» отсюда, с гор, отвезли их к себе и использовали для своих собственных экспериментов. Они использовали все наши ракеты. Мы не могли их запустить в 1945 году, потому что у нас кончилось для них горючее. Потому что эти идиоты в Берлине прервали наше снабжение. Мы могли бы изменить весь ход войны. Еще шесть месяцев — и произошел бы перелом. Но мы работали без всяких ресурсов, были идеи, и были руки. — Он отошел от окна, пересек комнату, снова сел на кровать. — Мы создавали ракеты из ничего. Мне было двадцать два года. Здесь мы испытывали наибольшее счастье. Перед концом нас послали обратно в Пеенемюнде. Чтобы замести следы. Уничтожить всю документацию. Лично я был схвачен русскими. Ради спасения жизни я стал работать на русских. В течение сорока пяти лет я был тем, кем на самом деле не являлся. Ведь это не преступление — хотеть вернуться домой, как вы считаете?
— Но почему все же сюда?
— Потому что я хочу умереть там, где испытал наибольшее счастье. — Он вдруг зевнул. Алкоголь давал о себе знать.
— Откуда же управляется ваше сообщество? — попыталась продолжить разговор Билли, одновременно заботясь о том, чтобы не возбуждать излишней тревоги у Гуденаха. — Может, туда-то и следовало вам направиться?
— Они оставили нас.
— Кто?
— Партия.
Она сразу поняла, что он имел в виду. Они были неисправимыми нацистами. Но она хотела подтверждения.
— Национал-социалисты?
— Ну да. В Дрездене. Они нас оставили. Сначала истратили миллионы в попытке избавить нас от прошлого, начисто стереть данные о нас, а вот теперь они меняют свои приоритеты. Новые цели, говорят они. А нам, которые все эти годы лелеяли мечту и сделали возможным само существование партии, предлагают не рыпаться, оставаться на своих местах, не мешать новому курсу.
— Давайте отвезем вас в Дрезден. Они же хотят знать, где вы находитесь.
— Им все равно.
— Тогда давайте им все расскажем.
— Нет.
— А как мне разыскать их?
— Они в Heide. Это была идея Гроба. Они без него обречены.
— Где же?…
— Забудьте о них. Если они уткнулись в план, вместо того… А! Что говорить… — Он опять зевнул. — Я устал.
— А организация. Как велика?..
— Ни слова больше. Не теперь. Оставьте меня. Завтра, если хотите.
Он улегся на кровать. Эдем видел, насколько он устал; глаза были полузакрыты, он уже не мог бороться со сном.
— Пошли, — сказал Эдем Билли. — Можно закончить и завтра. По крайней мере, мы знаем, что происходит.
Эдем не думал, что Гуденаху угрожает какая-нибудь опасность, никаких сигналов предосторожности на этот случай.
Он правильно сделал, предоставив возможность Билли вести беседу с ученым. Гуденах полнее откликался на вопросы женщины.
— Нацисты! — сказала она, как только была закрыта дверь в номере Эдема. — Свора нацистов, которые ждут, чтобы вернуться. Все они ждут, когда осядет пыль.
— Может быть.
— Так и есть.
— Он же русский! А они играют в игры с подвохом.
— Но в этом деле они с нами.
— Или только так говорят.
— О’кей. Но давайте не будем сразу смотреть в два разных конца. Ведь мы говорим о нацистах. О военных преступниках. Боже, их, оказывается, сотни за пределами Германии! Вы подумали, кто может быть рядом с нами? Даже те, кто умерли, опасны своим злом.
— Гитлера вы искать не собираетесь? — Он хотел шуткой погасить ее пафос.
— К черту шутки, ушлый парень. Что вы знаете об этих ребятах? Об их замыслах? Вы снова за свое, — заворчала она, увидев в его пальцах сигарету.
— Но это же моя комната. — Он понял, что это прозвучало грубовато, но ему не хотелось, чтобы она садилась ему на голову. — Одну сигарету, если вы не возражаете.
Он закурил, стараясь не видеть ее укоризны.
— Как вы можете причинять такой вред своим легким? При вашей-то профессии? — сказала она, когда он глубоко затянулся.
Он решил, что лучше продолжить тему.
— Хорошо, скажем, что они нацисты. Но зачем убивать Триммлера? Зачем эта гнусность со свастикой?
— Вариант с израильтянами не исключен.
— Но зачем тогда выбивать американских и русских агентов?
— Параллельная операция. Две за одну цену.
— Весьма забавно.
— Не знаю. Но это же очевидное решение.
Некоторое время она ничего не говорила. Но потом заметила:
— Ведь все еще масса нацистов ожидает возвращения домой.
— Согласен. Но здесь, должно быть, кроется что-то большее. И это нужно пресечь.
— Мы можем узнать, но пресечь не в наших силах.
— В этом-то и разница между нами. Вы обучались находить информацию, а я — использовать ее. Иначе в информации нет никакого смысла. Посмотрите, Билли, все это дело постепенно меняет контуры. Мы добираемся до чего-то. Я уже чувствую запах.
— И я тоже. Но какое это имеет отношение к нам?
— Вы с этим не справитесь. Это не в вашей природе. Власть и насилие идут нога в ногу. Это закономерно. Где власть, там и насилие. Власть поддерживается людьми вроде меня. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что использующие насилие обладают властью. Во всех этих взаимообратимых отношениях нет места поскудным угрызениям совести. Они отрезают кому-нибудь руки, потому что думают, это о’кей. И тогда я опускаюсь до их уровня. Не очень приятно. И не для вас, Билли.
— Мне время отваливать?
Он кивнул.
— Но как я могу сейчас вернуться обратно? Без веских оснований.
— Вы же нашли Гуденаха. Скажите им, что именно это и собирались сделать. Ко мне примкнули на случай, если я что-нибудь знаю. Когда же цель была достигнута, вы отправили его домой.
— Он же на ответственности русских.
— И все же связан с Триммлером.
— Вы действительно так думаете, правда?
— Приходится.
Она подошла к нему; в ее глазах читался ужас. Она не могла согласиться с тем, что должна уйти. Беда в том, что он и сам не хотел ее терять. Но прежде всего следовало думать о выполнении долга.