Оборотни
Шрифт:
Он проводил ее вниз, усадил в такси и поцеловал в щеку. Она была очень довольна. При всей их близости и зависимости друг от друга им редко приходилось проявлять свои чувства.
Затем он направился в Уокинг, в сельскую местность Суррей. Машину он вел автоматически, погрузившись мыслями в прошлое, в ожидание встречи с местом, куда он ехал. Ему понадобилось около часа, чтобы из центра Лондона добраться до кладбища. Ворота, как он и предполагал, были заперты. Он припарковался неподалеку от них и вернулся немного назад, к дыре в заборе, обнаруженной им много лет тому назад. Проскользнув в знакомое отверстие, он направился к могильным
Он чувствовал присутствие людей, но старался никого не видеть. На кладбище можно было встретить подростков, познавших наркотики и секс, опустившихся бродяг. Опасности они не представляли, но когда впервые он пришел сюда, чувство страха надо было перебороть. Из-под какого-то куста выскочил голый мальчик, не менее испуганный, чем он сам. Где-то позади визжала девочка, теряя свою девственность. Он вспомнил, как еще в двенадцать лет боялся призраков, упырей, вампиров.
Три могилы, тесно прижавшиеся одна к другой, содержались в чистоте и порядке. Он наклонился над могилой матери и потрогал цветы. Они были свежими, и ему стало легко на душе. Встав между двумя надгробиями, он соединил их своими руками. Это был ритуал, который он всегда совершал.
Потом он перешел-к могиле по другую сторону от материной.
„МАРКУС ДЖЕЙМС НИХОЛСОН. ДЕВЯТИ ЛЕТ. ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ СЫН ХЕНРИ И МАРГАРЕТ И ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ БРАТ ЭДЕМА“. Немного ниже была меньшая по размерам надпись: „БОГИ ЛЮБЯТ ТЕХ, КТО УМИРАЕТ МОЛОДЫМ“.
Став на колени возле могилы, он наклонился вперед и руками дотянулся до земли.
— Привет. Я опять уезжаю, Маркус. В Америку. В Калифорнию. Тебе бы понравилась Калифорния. Хотя земля эта досталась не самым лучшим людям… Мне кажется, что я расстроил Лили. Я не подумал, что она стара и нуждается во мне. Когда достигаешь такого возраста, время начинает лететь, дорога каждая минута. Сегодня участвовал в гонках в Донингтоне. Замечательный заезд. „Энцо-феррари“ молодец, я показал лучшее время. Как прекрасно оставить о себе память, дорогую и нужную людям! Вынашивать мечту и превратить ее в реальность, разделить ее с миллионами… Не знаю, зачем меня посылают в Америку. Все это плохо пахнет. Я понимаю Ирландию и трудную ее жизнь — там есть враги, за которыми надо следить. Но это калифорнийское дело — не то, чему меня обучали. Я не могу понять, почему меня посылают туда. Но все же это какое-то дело, я буду занят… Ты меня понимаешь? Я одинок, Маркус. Мне кажется, что я не весь здесь, так много еще связано с тобой, с папой и мамой… Иногда я спрашиваю себя: что будет, если я попаду в опасность, если кто-нибудь приставит пистолет к моей голове и прикончит меня? Я не принадлежу этому миру, Маркус. Я так жестоко одинок. В таком ужасном одиночестве.
Пять минут спустя Эдем покинул кладбище, проехал на „галуинге“ обратно в Лондон, прошел в Трэмпс, прихватил первую же девицу, которая ему приглянулась. Он привез ее на свою квартиру и трахал до остервенения, пока не забрезжил рассвет и не наступило время ехать в Гатуик и в Южную Калифорнию.
Полет обошелся без происшествий, если не считать разговора с красивой англичанкой, летевшей на встречу с мужем в Лос-Анджелес. С нею было двое детей. Младший, только учившийся ходить, был полон жизни. Рядом с ней сидел загорелый калифорнийский чувак и клеил женщину подходящим к таком случаю трепом.
— Я так люблю детей, — слышал Эдем, когда проходил к своему месту.
Но после часа полета чувак уже не был так благодушен. Малыш вскарабкался на него, сначала смяв, а потом обмочив его новый итальянский костюм. Второй ребенок, не более четырех лет, пролил на него джин и тоник своей матери. Бедняга в отчаянии осматривался кругом в поисках свободного места. Но все кресла первого класса были заняты. Ему пришлось пострадать в молчании, пока дети наконец не заснули. За двадцать минут до посадки в Лос-Анджелесе он приподнялся, чтобы пройти в туалет. Малыш к этому времени уже уснул на его руке, и мать потянулась, чтобы взять его.
— Что вы, — нервно фыркнул молодой человек, — со мной все в порядке. Не будите его. — Он закончил путешествие со сдвинутыми ногами и первым выскочил из самолета, расталкивая на своем пути других пассажиров.
Эдем помог матери снять ручной багаж с полок над головой.
— Когда я женюсь, — сказал он, — постараюсь, чтобы моя жена повсюду путешествовала, оснащенная по крайней мере двумя маленькими детьми.
— Это всегда срабатывает, — сказала женщина, и они рассмеялись.
Затем она вышла, чтобы встретить мужа, который уже поджидал ее в толпе. Эдем позавидовал их браку, их взаимопониманию и уселся опять в кресло „Бритиш эйруэйз“ до конца путешествия на оставшийся пятнадцатиминутный перелет вдоль побережья.
Авиалайнер коснулся колесами гудрона и пробежал еще семь тысяч футов, а затем свернул направо и медленно проехал к терминалу.
Билли не ожидала, что он окажется столь небольшого роста. Она знала, что прилетит офицер-оперативник британской секретной службы, и представляла его в обычном для Калифорнии образе высокого, широкоплечего вояки. Черные его волосы показались ей слишком длинными на затылке, слишком напомаженными и блестящими на висках. Возможно, у нее несколько поехала крыша после всех этих лет ожидания настоящей оперативной работы в ЦРУ.
— Привет! — сказала она Эдему, когда он одиноко стоял в небольшом зале ожидания с сигаретой в руке, единственный оставшийся там пассажир. — Вы Эдем Нихолсон?
— Да, — осторожно ответил он.
— А я Билли Вуд. Добро пожаловать в Сан-Диего. В этом зале не курят.
— Не ожидал встретить женщину.
Его откровенность несколько шокировала.
— Как видите, это я, — как бы оправдываясь, ответила она.
— Билли ведь мужское имя.
— Вы никогда не слышали о Билли Холидей?
Он мотнул головой:
— Только о Билли Грэхеме. Но то был мужик. Никто не говорил мне, что придется работать с бабой.
— А какая вам разница?
— Никакой, если вы хорошо справляетесь с работой.
— Я с машиной, — сказала она, обиженная его безразличным тоном. Гнусные англичане. Думают, что им все еще принадлежит весь мир. Она повернулась и пошла к автостоянке. Он следовал за ней на небольшом расстоянии, теперь уже с сигаретой во рту.
Ее машина, ярко разукрашенный „ренегейд“, стояла рядом с кассой.
— Не могли бы вы… — Она показала на его сигарету.
— А не следует ли нам соблюдать осторожность и в отношении других вещей? — спросил Эдем, бросая сигарету на тротуар и наступая на нее.
— Вы о чем?
— Я бы не пользовался этой низкопрофильной жестянкой.
— Жестянкой?
— Автомобилем.
— Ну, можем и заменить для дела. Хорошо? — Билли открыла машину. Он казался ей все хуже, откровенное „не то“, с чехлом для костюмов фирмы „Луис Вюттон“.