Оборотни
Шрифт:
— Это касается прежде всего швейцарских банков. И лишь того, что от далекого прошлого осталось.
Председатель рассмеялся:
— Не так уж много. Все это помогало Сталину финансировать послевоенные пятилетки. — Старик помолчал и сказал молодому совсем тихо: — «Призраки Луцы»… Важно, чтобы они не покидали Россию. До того, как будет утрясен этот вопрос.
— После войны мы депортировали тридцать тысяч немцев. Это будет не так-то просто. Сейчас, в период перестройки.
— Я знаю. Я это хорошо знаю. Но Германия была мирной потому, что Восточная Пруссия находилась под нашим контролем. Вы понимаете… так же, как и я… пруссаки всегда были поджигателями войны. Мы не можем позволить им… неонацистам… провоцировать беспорядки. И еще в такое время, когда вся Германия бурлит, а ее экономика так напряжена.
— Неонацисты… это в характере пруссаков. И это не изменится, даже если они необыкновенно разбогатеют…
— Но вы уверены, что избрали правильный курс действий? — Председатель намеренно не уточнял, какой именно, не желая ставить себя под угрозу, если бы дела пошли плохо.
— Да.
— А если он провалится?
— Это будет моей ошибкой.
— Грустный момент, когда человек понимает, что он заменим.
— Не я первый.
— Увы, через это проходят все, когда отстаивают правильность своих действий. Вы же понимаете, почему вопрос стоит так.
— Безусловно. Ничто не должно наносить вреда нашим отношениям с Западом.
— Если все сработает, никто никогда ничего не узнает. Если же нет, тогда… — Он пожал плечами. Оба они сознавали, что для Ростова это будет концом карьеры. Председатель подал сигнал своему шоферу.
— Вы едете со мной?
— Нет. Я пройдусь немного. Прекрасный день.
— В церковь?
— В церковь.
— Будем надеяться, что Он сможет помочь там, где бессилен КГБ.
Старик понял, что шутка не совсем уместна.
— Будьте, пожалуйста, осторожны. Зайдите ко мне, когда вернетесь. С докладом Дмитрия Дмитриевича.
Ростов вышел из Кремля, миновав синие фуражки охранников КГБ, и пошел вдоль реки. Он смешался с туристами и другими прохожими, наслаждаясь быть никем в бурлившем городе.
Он думал о силах, которые привел в действие. Он знал, что они опасны, и надеялся на то, что они реализуются в кратчайший срок.
Пока же оставалось только наблюдать и анализировать. Так можно поджечь один из нескольких запалов и смотреть за ним, пока он не выгорит до конца. Он чувствовал интуитивно, что исчезновение англичанина имеет первостепенное значение для его собственной игры. Этот человек не прятался. Он относился к людям другого сорта. Он за кем-то гнался. И в этом могла заключаться развязка проблемы.
Он готов был молиться за безопасность англичанина.
Он нуждался в любой помощи, которую мог предоставить случай.
Дрезденский Heide
Дрезден
Новоорлеанский экспресс подходил к станции Калпепер, Вирджиния, когда Петер Фрик открыл заседание Совета. Присутствовали все двенадцать его членов. Происходило это в огромном старинном доме, в отдельном зале, когда-то служившем столовой. Фрик сидел во главе длинного стола, как законно избранный лидер. Хельмут Краган расположился справа от него, несколько в стороне от стола, как это и подобает тому, кто ведет протокол, не являясь членом Совета.
— Мы находимся, — сказал Фрик после долгой паузы, длившейся свыше полуминуты, пока он не убедился, что все слушают с полнейшим вниманием, — в начале исторического процесса. Все, чего мы ждали, стало очевидностью. Немцы разделились. Объединение страны восстановило классовую структуру, основанную не на личных качествах, а на принципах собственности. На имущих и неимущих. Это ситуация, в которой мы работаем. Наш долг национал-социалистов — объединить немцев. Предоставить тем, кто имеет, возможность спокойно владеть заработанным. А менее состоятельным — способность подняться до процветания, на которое имеет право любой немец.
Он медленно обвел глазами зал, вглядываясь во всех одиннадцать членов Совета. Непосредственно слева от него сидел Карл Шиллер, самый новый член Совета, ускоренно избранный вместо Митцера с помощью эмоциональных и требовательных телефонных звонков. Инвестиционный банкир и финансист со связями и влиянием, простиравшимся на всю промышленность и правительство, Карл Шиллер был немцем нового склада со значительной международной репутацией в Соединенных Штатах и Японии. Ему было пятьдесят лет.
Фрик знал, что Шиллер отличается большой жадностью. Его предки владели огромными поместьями на Востоке, которые были потеряны после Первой мировой войны, когда неистовой инфляцией разрушались самые прочные состояния. Эти поместья перешли к еврейской семье, которая через некоторое время погибла в концентрационных лагерях. Гитлер пообещал его отцу за верную службу режиму вернуть поместья. Но поражение в мировой войне и переход Восточной Германии под контроль русских сделали это невозможным. Как только произошло воссоединение Германии, Шиллер занялся проблемой семейных поместий. И он с ужасом обнаружил, что семья английских торговцев бакалейными товарами, близких родственников тех евреев, к которым некогда перешли эти земли, располагала документами, подтверждавшими ее право на родовую собственность Шиллеров. Завещание, которое предоставляло ей это право, было написано на вырванном листке календаря за 1938 год, единственном листке бумаги, который оказалось возможным получить семье, знавшей о своей неминуемой смерти в газовой камере. Поместья были завещаны другому заключенному, отдаленному родственнику, с условием, что, если они когда-нибудь будут возвращены в еврейские руки, все деньги и прибыли, полученные от них, будут переданы на создание сионистского государства. Сами же поместья должны были использоваться на благо тех евреев, которые пострадали от рук нацистов и других угнетателей веры.
Шиллер понял необходимость бескомпромиссной борьбы с теми, кто, как всегда учил его отец, был ответственен за разгром Германии и принижение ее достоинства. Они были ворами и снова хотели красть землю, которая им не принадлежала, землю и поместья, которые по праву наследования были его собственностью.
Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.
— Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, — сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.
Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.