Оборотни
Шрифт:
— Рок.
— Разве? Хотеть вернуться домой?
— К тому, что они восприняли в юности. Вернуться, чтобы вернуть утраченное.
— Разве мы все не стремимся к этому?
Она пожала плечами и задумалась.
— Пенни за ваши мысли, — сказал он.
— Я была… э… просто женщиной.
— Поделитесь.
— Думала о Питере.
— А! Уязвимое прошлое.
— Что поделаешь, мы такие, напрашиваемся на беды и Бог знает на что еще. Я в середине вашего рассказа о Нордхаузене переключилась памятью на Питера. Задаюсь постоянным вопросом, как он живет, что делает. Это эмоциональный женский склад ума.
— Перестаньте убиваться.
— Вносит разнообразие. Но обычно я предоставляю это вам.
Он засмеялся.
— О’кей, ушлый парень. Теперь вас что-то веселит?
— Ну вот, мы здесь, заточенные в небольшом купе поезда, несущегося через всю Америку, за нами охотятся ЦРУ, ФБР и черт знает кто еще, а вы беспокоитесь о сексуальной жизни бывшего супруга. Боже, наверное, достойный человек.
— Он был дерьмом.
— Зачем же тогда… — Эдем замолчал, развел руками.
— Затем, что некоторым из нас нравится дерьмо. Не спрашивайте почему. — Она засмеялась вместе с ним. — Он ведь был еще и дешевкой. Однажды купил мне ручную сумку Луиса Вюттона. Ваш чемодан, когда мы уходили из отеля, напомнил мне о ней. Это случилось на вторую годовщину нашей свадьбы. У сумочки сломался замок, и я отнесла ее обратно в магазин. Мне сказали, что это не Вюттон. Дешевая подделка из Гон-Конга. Можете ли вы в это поверить?
— А что он сказал?
— Что он купил ее в Нью-Йорке во время своей поездки туда. И если он вспомнит адрес магазина, то вернется и подаст в суд на мерзавцев. Вот вам и Питер. Дешевый лжец и бабник. А я не могу его забыть. Какая смешная патетика, правда?
— Нет, это просто человечно.
— Глубокое понимание. А что же вспоминаете вы?
— Не женщин, нет. Своих родителей, своего брата-близнеца.
— У вас есть близнец?
— Был. Все они умерли, когда мне исполнилось девять лет.
— Вы же говорили, что они уехали, что у вас были опекуны.
— У каждого есть что скрывать.
— И это был совершенно похожий на вас близнец?
— Да.
— Это значит, что вы произошли из одного яйца. Правильно?
— Как будто. — Верный своей обычной сдержанности, он не добавил, что когда-то тщательно изучал все, что касается близнецов и их взаимоотношений.
— В средней школе я дружила с одним мальчиком. Он был близнецом, его брат играл в футбольной команде. Если тот получал травму, мой мальчик тоже страдал. Мы обычно вместе ходили на игру, и мне приходилось видеть, как он вдруг начинал корчиться от боли. Вроде бы без причин. А я смотрела на поле и видела, что брата подковали.
— Да. Что-то вроде этого. — Он засмеялся. — Мне вспоминается, что однажды я получил от отца затрещину. Я что-то сделал неправильно. И я помню, он сказал, что ему стыдно наказывать нас обоих, когда лишь один из нас провинился. Та затрещина досталась нам обоим.
— Вы хорошо его помните?
— Он всегда со мной.
— Тогда вы счастливчик. Вы не одиноки. Разве это плохо?
— Но я не знаю, почему я жив, а он мертв.
— А как его звали?
— Маркус.
— Приятное имя. Я рада, что у вас есть, кого любить. Это важно.
Кремль
Москва
Они вместе вышли в коридор, Ростов чуть сзади, пропуская вперед более пожилого и старшего по званию человека.
— Ваша голова на плахе, — сказал председатель, когда они пошли рядом. — И вы это должны знать, верно?
Ростов пожал плечами. Он был в форме, при погонах.
Шли медленно, в темпе пожилого, молча. В этом коридоре власти, где даже стены имеют уши, не очень-то разговоришься.
— Быть президентом в такое время, — сказал председатель, — работа незавидная. Со всеми проблемами, которые у нас возникают в республиках. Я бы себе такого не пожелал.
Они провели с президентом полчаса. За все это время председатель не произнес ни слова, предоставив Ростову возможность сообщить о событиях последних нескольких недель.
— Запутанная история, — сказал президент, когда Ростов закончил. — Но, вне сомнений, в ней есть и последовательность, и особая логика. Моя озабоченность, помимо безопасности наших людей, касается того, чтобы снова не столкнуть американцев с нами. Всегда трудно верить прежним противникам. Когда я встречусь с американским президентом в Берлине, я сделаю все возможное, чтобы он мне поверил.
Прощаясь, он попросил держать его в курсе событий. Он уважал американского президента. Ему не хотелось, чтобы все это дело встало между ними.
— Он им тоже полностью не доверяет, — сказал председатель, когда они вышли во двор. Стоял ясный день, хотелось чуть подышать свежим воздухом. Председатель сделал знак водителю, чтобы тот не спешил с машиной. За пределами слышимости спокойней говорить о главном. — Но ему приходится пытаться. Точно так же, как нам. И, я полагаю, как американцам. В прежние дни все было проще. Мы знали, где находимся. Теперь, в это мирное время, хрупкое доверие легко подвергнуть испытаниям и поломать. Надеюсь, что все это пройдет хорошо у Дмитрия Дмитриевича.
— Его доклад должен быть готов к моему возвращению.
— А было ли разумно сказать им о Бормане?
— Это необходимая приманка. Надо их взволновать.
— Они, чего доброго, подумают, будто и Гитлер у нас.
— Наши источники всегда сообщали нечто невнятное о Бормане. Его видела какая-то генеральская дочь…
— Его видели везде. Отличная дезинформация. А теперь, когда им стало известно о деньгах, всегда можно ожидать, что они сообщат об этом немцам. И те могут попросить вернуть их.