Оборотни
Шрифт:
Позже, когда обе женщины поднялись в свою комнату, Билли показалось, что летчица как-то подозрительно ее осматривает.
— В чем дело? — спросила она у Дженни.
— Вы уверены, что между вами ничего нет?
— Уверена.
— Тогда почему вы с ним? Он из тех людей, которые путешествуют поодиночке.
— Откуда вы это знаете?
— Угадайте сами.
— Просто мне захотелось. Тогда это представлялось хорошей идеей.
— Это еще не основание. Почему бы вам не пройти в следующую дверь?
Билли была застигнута врасплох словами Дженни.
— Я здесь не для этого. — Ей была неприятна беспардонная прямота Дженни. Она вдруг с ужасом почувствовала себя старой развалиной рядом с этой пышущей здоровьем девицей.
— Так вы уверены?
— Да, уверена. Что вы в самом деле!
— Тогда вы не станете возражать, если пройду я?
Такая примитивная бесхитростность вовсе привела ее в замешательство. Девица делала все, что хотела. Да черт с ней, холодно только, вот что плохо.
— Пожалуйста, — услышала она свой ответ, а в голове застучало: «Да, возражаю. Да, я против этого…»
— О’кей. Имейте в виду, он может меня выпихнуть. С некоторыми людьми никогда не знаешь, как себя вести.
Билли слышала, как Дженни постучала к Эдему, слышала, как дверь открылась и закрылась. Она немного подождала, а затем разделась и забралась в постель, набросив поверх одеяла пальто, чтобы верней согреться. Она лежала головой к тонкой стенке, отделявшей ее от тех двоих.
Подслушивать было мерзко, она не хотела, но каждый звук казался ясным, понятным и знакомым.
Она старалась лежать как можно спокойнее, кровать перестала скрипеть, и все, что, наверное, происходило там, воссоздавалось в ее голове.
— Ничего не делайте. Я сама, — услышала она слова Дженни. Все было ужасно ясно. Она воспылала ненавистью и слушала дальше.
Он рассмеялся. Негодяй смеялся! Он наслаждался этим. Глупая ты баба, сказала себе Билли, чего же ты ожидала?
— И вам всегда нравится делать все самой? — услышала Билли.
— Всегда. Вы, голубые, не имеете права делать это только по-своему. Не двигайтесь, — предостерегла Дженни. — Не делайте дурацких движений.
И Билли лежала замерев, представляя себе Эдема с гнусной ухмылкой на лице, жадно осматривающего молодую голую суку и облизывающего ее тело с головы до пят.
— Тихо, негодяй, сказала же вам, тихо. — Она, вероятно, играла языком с его пенисом, а потом пальцами гладила гениталии, вызывая эрекцию. Интересно, сделали ему это собачье обрезание? Они при этом становятся вроде лучше. Ползая по нему снизу доверху, вероятно, она и облизала уже все его тело, сгибалась над ним и поднималась, а его пальцы уже проникли в женское лоно.
— Лижи, лижи меня такой, какая я есть… Готовой и мокрой для тебя. — Теперь скользнуть на его вершину и запустить его в себя, задохнуться от удовольствия, ощущая его круговые движения в своей глубине и наконец, сидя на нем, почувствовать влажную полноту кульминации. — Тихо, негодяй, побудь там еще, милый!
Звуки нарастали, поскрипывания становились сильнее, голова ее, наполненная видениями, пошла кругом. Она повернулась на спину и запустила пальцы между ног. Влажность растекалась по ее пальцам, по вещам. Она погрузилась в свои собственные соки, и они смачивали простыню. Стук двери прозвучал как удар механического барабана, как грохот пневматического молотка. Он нажимал и нажимал на Дженни, она кричала. Ее крики были ужасны. Дрянь, дрянь, дрянь! Почему ей всегда приходится трахать саму себя… Почему?
— С вами все в порядке? — спросила Дженни, трогая ее плечо.
— Что? — Билли была в полном отпаде. С трудом открыла глаза, не понимая, где она, кто эта девушка.
— С вами все в порядке? — повторила Дженни.
Билли кивнула. Кажется, она задремала. Все было влажным: простыня, рубашка, тело.
— Вам слишком жарко, — продолжала Дженни, убирая пальто, которое Билли для полного согрева положила поверх одеяла. — Это совсем не нужно. На улице, может быть, и холодно, но здесь знают, как обогревать внутри.
— Который час? — Билли сбросила одеяло, чтобы прийти в себя. Тело было жарким, потным. Она как будто провалилась в сон.
— Только что пробило одиннадцать.
— Вы скоро вернулись.
Дженни рассмеялась:
— Ему приспичило поговорить о полетах. Я предлагаю ему свое тело, а он хочет говорить о полетах. Забавный тип. Приятный, но с причудами. Ну, как самочувствие, нормально?
Билли улыбнулась:
— Прекрасно. Послушайте, вам же надо поспать, если вы собираетесь завтра отвезти нас в Англию. Вам нужен хороший сон.
— Для чего? Он транжирится здесь впустую, не так ли?
Олимпийский стадион
Шарлоттенбург
Берлин
Беспорядки начались без видимой причины; никто не ждал какой-нибудь беды.
Готовился марш безработных, организуемый оппозиционными социалистическими партиями. Полиция, поставленная в известность о демонстрации, прислала пятнадцать людей в форме и два фургона, чтобы сдерживать толпу. Предполагалось, что это будет небольшое шествие, которое начнется на Олимпийском стадионе и завершится у восстановленного здания Рейхстага на платц дер Республик в Тиргартене. Считалось, что соберется не более тысячи человек.
Организаторы с громкоговорителями в руках пытались выстроить толпу в колонны, когда появились бритоголовые. Их было около сорока, надвигавшихся со всех сторон группами в три-четыре человека.
Полиция меньше всего ожидала неприятностей. Полицейские стояли расслабившись возле своих фургонов, обмениваясь между собой шутками. Им повезло с дежурством на мероприятии, где не ожидалось скандалов, после нескольких недель бурных шествий и насилия. Некоторые полицейские сидели на траве, покуривали и наблюдали за неумелыми попытками организаторов сформировать колонну. Автобусы и грузовики, которые привезли участников марша в город, были запаркованы у входа на стадион и далеко вытянулись вдоль дороги. За полицией высился огромный Олимпийский стадион, рассчитанный на девяносто тысяч человек. Выстроенный в 1934 году для пресловутой гитлеровской Олимпиады 1936 года (тогда черный герой Америки, Джесси Оуэнс, бегун на короткие дистанции, победил своих внушительных соперников из Германии), этот стадион пережил бомбардировки союзников периода войны и превратился в символ новой Германии, когда Берлин был разделен стеной на две половины.