Обожание
Шрифт:
— Мне очень жаль, — прошептал он.
— Но… что случилось?
— Так бывает.
Мы лежали рядом, на спине, и смотрели в потолок, на котором танцевали тени от горевших свечей. «Эти тени реальны?» — подумала я. Меня это действительно интересовало, ваша честь, не то чтобы я хотела поменять тему. Реальны или нет? А пламя свечей? А сами свечи… до того… как сгорят… пока горят и потом? А любовь? Безумная любовь, которую я чувствую к этому актеру?
— Всегда так? — спросила я после долгого молчания, не зная, что надеялась услышать — даили нет.
— Нет, — ответил Космо своим обычным голосом — мягким, ломким, обожаемым.
Мы снова замолчали, но из глубины этого молчания всплывали новые слова, идеи, картинки. (Как бы мне сейчас хотелось оказаться в другом месте. Может, я нужна Фионе? Или пойти проверить, крепко ли спит Франк?)
— Это как на сцене, — сказал он наконец. — Чем сильнее боишься провала, тем вернее провалишься.
— Мое тело — не сцена, Космо, — ответила я. — Тебе нет нужды здесь блистать… Театр и любовь — разные вещи.
Он ничего не ответил, и последние слова гулким эхом отдались у меня в голове: Театр и любовь — разные вещи.
— А… когда ты можешь?
ФРАНК
Ну, скажите на милость, зачем вы все это слушаете? К чему вам знать, ваша честь, что у клоуна-развратника не вставало на мою мать?
В конечном счете крестьянская философия не так уж и плоха.
Какое вам дело до наших историй? Да кто вы такой, чтобы мы выдавали вам все самые заветные тайны? Мы-то ведь о вас ничего не знаем: ни имени, ни национальности, ни даже пола. Сидите тут и молчите. Удобная позиция! Да плевать я на вас хотел!
РОМАНИСТКА
Спокойствие, Франк! Таковы правила игры. По закону нет судьи — не будет и слушания дела.
В то же время, ваша честь, должна признать, что понимаю чувства Франка. Уж очень неравное у нас положение: мы тут раздеваемся — в прямом и переносном смысле этого слова, а вы храните холодную безучастность, скрываете от нас свое лицо, мы ничего не знаем о вашей семье, о вашем прошлом… А ведь вы тоже отдельная личность, со своей отдельной историей, которую составляют отдельные факты: родители, пеленки, поцелуи, разочарования, удары, унижения, встречи, ласки, чтение, еда, закаты…
Как же я смогу убедить вас в том, что для меня действительно важно, если ничего не знаю о вашей личности? Как доверю вам самое дорогое — жизнь моих персонажей? Сумеете ли вы понять их, полюбить и обессмертить? Достойны ли вы такой миссии?
Ваше молчание меня иногда пугает.
ЭЛЬКЕ
— А… когда ты можешь? — спросила я.
— Это допрос?
— Нет.
— Почти всегда.
— И еще недавно мог?
— Конечно, Эльке. И недавно тоже.
Теперь его слова эхом отозвались у меня в голове. И недавно тоже.
Было ли это жестоко? Был ли Космо жесток со мной? Не думаю. Я едва дышала, но мое сердце колотилось, как бешеное.
— И… с кем? — прошептала я.
Космо приподнялся на локте, и я ощутила на лице ласку его взгляда — вот так в первый вечер в «Фонтане» он ласкал глазами мое тело. Подперев голову правой рукой, он гладил меня левой по волосам, убирая пряди со лба. Я пыталась читать его мысли, вглядываясь в глубину зрачков, но лицо его оставалось в тени.
«Реальны ли тени? — снова подумала я. — Лицо Космо в тени — это еголицо? Человек, лежащий со мной в постели, — это Космо?»
ФРАНСУАЗА
Извините, что перебиваю, ваша честь, но… со мной… тремя днями раньше, у него все прекрасно получалось.
ЭЛЬКЕ
Франсуаза, как рассказал мне Космо, была билетершей театра на Монпарнасе, где он в тот месяц выступал. Женщина лет двадцати, хрупкая и, скорее, незаметная — хотя для Космо незаметных людей не существовало. «Франсуаза старательно прячет свою красоту под длинной челкой и очками — так он мне сказал. — Но со мной этот номер не проходит — я ее разглядел…»
ФРАНСУАЗА
Он пригласил меня в «Селект», и мы разговорились…
ЭЛЬКЕ
Она рассказала ему свою жизнь. Ее отец был художником, одним из сонма неудачников, отирающихся на Монпарнасе, а мать содержала семью на жалкую зарплату почтовой служащей. Когда Франсуазе исполнилось пятнадцать, отец попросил ее позировать ему под тем предлогом, что услуги натурщиц слишком дороги. Мать протестовала, но пятнадцатилетняя девочка в последнюю очередь думает о том, как угодить мамочке, и Франсуаза поспешила согласиться.
ФРАНСУАЗА
Да.
Я часами позировала отцу обнаженной в его мастерской, мы были одни, по радио звучали песни, дождь бил по стеклу, и я чувствовала… так много вещей. Все было прекрасно, ясно и светло. Мой отец возбуждался. Он хотел меня, и его желание передавалось руке и кисти, выплескиваясь на холст. Ближе к вечеру он начинал работать со все возрастающей страстью, мазки становились ярче, он мгновенно угадывал цвет, рука его была твердой и точной… Те мгновения были незабываемы, ваша честь.
ЭЛЬКЕ
С тех пор прошло десять лет. Отец Франсуазы умер, мать снова вышла замуж. Франсуаза писала диплом по языкознанию и работала билетершей, чтобы платить за учебу; незабываемые мгновения остались в далеком прошлом. Но любовь — загадочная вещь, ваша честь. Загадочная и заразная. Можете сами догадаться (не сейчас! торопиться некуда!), каково мне было в ту ночь, когда мой любовник описывал свои недавние любовные утехи с парижской билетершей, на которые его вдохновило желание, которое десять лет назад испытывал к своей дочери художник-неудачник…