Обожженные языки (сборник)
Шрифт:
– Да.
– Займись собой. Пусть людей привлекают твои поступки, принципы, которыми ты дорожишь, цели, которые себе ставишь. Тогда уже попробуешь с женщиной. Не жди, что она тебя полюбит только потому, что ты ее любишь. Такое бывает, если женщина слабая. А они, сука, слабые, прямо как мы. И не думай, никто не побежит тебя спасать. Но если хочешь найти стоящую, ищи такую, до кого нужно себя дотягивать. Старайся, работай над собой, пока молодой, потому что с годами от привычек труднее избавиться. Срань! Когда наведешь в котелке порядок, они толпой повалят. Честно тебе говорю. Веришь?
Рауль
– Нет. А вы мне поможете? Расскажете, как туда попасть?
– Ошибайся. Ошибайся на каждом шагу. Учись на ошибках. – (Не заходи в глушь. В городе, в океане, на поле боя. Не бери с собой нож. Иди в деревню безоружным. Потому что однажды какая-нибудь девка попробует получить удовольствие, когда ты ее долбишь – ха-ха! да, такое бывает, я видел, – приставишь нож, отымеешь ее и так себя возненавидишь, что захочешь, чтобы она тебе горло вскрыла. «Режь! Давай. Вырежи мне сердце. Ну, чего ждешь? Отомсти!» Ты готов, готов протянуть ей нож. Если она тебя ненавидит, почему не дать ей тебя убить? Но ты ведь хочешь победить. Ты видел, как она вырывалась и как тебе было херово, и хочешь только, чтобы ей было хуже. Это не на войне в тебе открывается все плохое. Это везде, где никто не знает, на что ты способен).
Перед ним был уже не Рауль, а что-то другое, кто-то другой, незнакомый: жирный, тупой, бледнеющий с каждой секундой. Бесформенный сгусток. Нет, только не это, только не снова! Молотом обрушиться на себя. Он забыл, где находится, и все вокруг – поля, дороги, это жалкое место, которое называется домом, – забыло его. Солнце стало ярче; все замерло, похолодело, засияло. Он с трудом разобрал доносящиеся от сгустка слова.
– Мистер Вандерлу?
Да, его имя. Вспышка света говорит с ним. Солнце. Он перестал быть собой, сбросил маски – мужа, отца, наставника, солдата. Главное послание жизни прозвучало на языке, которого он не знал. В одно мгновение величие мира обернулось шуткой, невинность молодости – корыстной ложью. Он понял, что сгусток перед ним жаждет лишь одного – своего дьявольского удовольствия. Не совета, не дружбы. На Планта Вандерлу, героя, ему плевать. Незнакомец на коротких ножках явился над ним посмеяться.
– Рауль, какого черта?
– Что, в чем дело?
– Какого черта?
Но опять завыли сирены, опять огонь пулеметов, земля превращается в грязь и кровь, джунгли… Возьми себя в руки, возьми себя в руки!
– Приведи мою жену. – Он постучал пальцами по виску и посмотрел на бесформенный сгусток, щурясь от света, почти готовый взмолиться. – Приведи мою жену.
Рауль, подумав, сказал:
– Она у нас дома. С мамой.
– Срань, – пробормотал Плант. – У меня галлюцинация. Это не по правде, я… Я знаю. Если хочешь помочь. Чего-то нет. Тебя здесь нет, совсем.
– Что?
– Сукин ты сын, – сказал Плант. – Со своими девками. Повзрослей. Похудей и не долби людям мозги. Понял? Не долбись с ними. Не долбись!
– Простите, – попятился сгусток. – Что… Я не понимаю.
– Я тоже. – Он плакал. – Я тоже. Иногда так бывает, это… Я знаю, у меня галлюцинация. Я не спятил. Комок симптомов. Врач поможет, правда? Понимаешь? Лекарства не нужны, в жопу лекарства. Это моя правда, я прав! Понимаешь ты? Это я. Неудачник сраный. Я… Господи, Рауль, приведи мою жену. – (Я его убью. Убью. Он умрет. Он умрет.) – Нет, иди сюда. Иди сюда.
Сгусток осторожно придвинулся и опустился на колени. Он умрет.
– Знаешь, что бы я сделал на месте твоего отца?
– Я вообще-то не знаю, кто мой…
– На месте твоего отца, – сказал Плант, сжимая пальцы на шее, – я бы сгорел от стыда. – Он давил все глубже, чувствуя бульканье в горле. – Мне было бы усраться как стыдно. Уже стыдно. Из-за таких ушлепков, как ты, все и случается. Таких, как мы, мы тут заодно. Из-за нас все идет в жопу, и мне за тебя стыдно.
Сгусток сопротивлялся. Он вцепился Планту в плечи, толкался, мерзко хрипел, пытался сглотнуть, втянуть в себя воздух.
Плант знал, что именно он убивает. Пустоту, которая притворялась кем-то. Пустоту, надевшую маску. А под ней ничего не было. Его пальцы давили на шею, сжимались и дрожали от восторга, которому он раньше не давал воли. Где мой нож? Сука, я тебе горло вскрою, ты доигрался. Ты никто, травинка, я тебя буду крошить, пока таких, как мы, на свете не останется.
Крик со всех сторон. Кто-то вцепился в спину, ударил по лицу.
Плант усилил хватку, и лицо мальчишки потемнело – красивый багровый оттенок, толстые губы.
Голос его сына зазвенел от соседского дома, глубокий пустой голос Гордона, в кои-то веки пронизанный настоящим чувством:
– Пап? В чем дело? Пап?
– Господи, – сказал Плант, уставившись в пустое лицо Рауля. Потом поднял глаза и увидел, как сын, другой сгусток, приблизился, отбросил очки и схватил его за руку.
– Ты что делаешь?
– Парень. – Плант поглядел вниз. – Рауль.
– Что ты наделал?! – закричал Гордон Вандерлу.
– Плант? – Женский голос.
– Мам! – Голос мальчика. – Что это?
Плант почувствовал удар по лицу, но слабо, онемело: он все фиксировал – ход событий, распутывающийся клубок рассудка, – но не понимал, что это значит; его жена стояла на коленях над Раулем, держала его голову, гладила волосы; Гордон со смесью ужаса и растерянности (или восторга?) уставился на отца, который через несколько мгновений осмыслит, что сделал или не сделал, и вернется к своему обычному состоянию.
Сорви еще травы.
Ричард Леммер
Ингредиенты [17]
17
Ingredients. Richard Lemmer, copyright © 2014. Перевод Татьяны Зюликовой.
Медсестра чуть не шлепается на задницу. Она бежит по больничному коридору, не замечая желтой таблички с надписью: «Осторожно: скользкий пол!» Начинает катиться, как по льду, но вовремя хватается за оконную раму. На этот раз обошлось без жертв.
Растерянный, убитый горем мужчина провожает медсестру взглядом, потом садится на пластмассовую скамейку и берет левую руку Моррис в свою правую.
– Почему… почему ты не рассказала мне раньше? Это случилось тогда же, когда ты получила шрамы?