Обожженные языки (сборник)
Шрифт:
Голос по внутреннему радио говорит: «Побалуйте своих детей – воспользуйтесь специальной скидкой на сладости “три по цене двух”».
Пока мужчина укладывает шоколад в сумку, Зои подходит к кассе, чтобы сменить Моррис, и спрашивает, как у нее дела.
– Жарко, липко и чешется, – отвечает наш университетский хиппи, наш свободомыслящий представитель среднего класса.
Вдоль полок с сухими завтраками Моррис ковыляет к служебному входу. Наш эко-воин, наш доморощенный революционер, не отрываясь, смотрит на низ своего живота. Покрытый линолеумом пол плывет у нее перед глазами. Пол такой блестящий,
Ее туфли со скрипом скользят по линолеуму, и она приземляется на пятую точку. Покупатели оборачиваются на шум, позабыв про свои будущие завтраки.
Все эти семенящие мимо люди с выпяченными животами и блестящими волосами даже не подозревают, что стали свидетелями посажения на кол.
Бедная девушка, шлепнувшаяся на пол на глазах у стольких людей, пытается подняться. Она дышит очень, очень, очень глубоко, как будто у нее схватки. Силится выпрямить ноги, выпрямить спину, но на глаза ей наворачиваются слезы.
Пожилая семейная пара спрашивает, не ушиблась ли она.
Бедная девушка уходит хромающей походкой, не говоря ни слова – не издавая ни звука, кроме очень, очень, очень глубоких вдохов.
Наш юный Маркс, наш Ганди местного пошиба хочет одного – как можно скорее добраться до ближайшего туалета. Мужского, женского или для инвалидов – неважно. Лишь бы там была закрывающаяся кабинка и вода в кране.
Какой-то покупатель окликает ее, но Моррис притворяется глухой и ковыляет дальше – все быстрее и быстрее.
Нескончаемый путь до женского служебного туалета напоминает пытку. Сухие завтраки, клеи, мясные изделия, «Кухни народов мира», супервайзер Кит, спрашивающий: «Что случилось?» – все как в тумане. В себя она приходит, только когда видит, что один из туалетов пуст. Моррис заходит, хромая, в кабинку, запирает за собой дверь. Спускает сначала форменные брюки, потом испачканные трусы.
Белые трусы испачканы красным – того же оттенка, что крест святого Георгия на английском флаге. Крест святого Георгия, произведенный в Турции. Крест святого Георгия на магазинных знаменах, произведенных в Португалии. Крест святого Георгия, стекающий у нее по бедру и произведенный восемнадцатью дюймами выше коленок и несколькими дюймами ниже пупка.
Наш свободомыслящий представитель среднего класса, наше ходячее сате на палочке нащупывает у себя между ног только самый конец деревянного колышка, меньше полдюйма длиной. Ее передергивает.
Одна из ее ранних надписей на стене туалета гласит: «Ебать я хотела систему!»
Нет, совсем не это она имела в виду…
Есть только один способ вытащить сате. Моррис запускает левую руку внутрь и резко дергает. Вниз она не смотрит – только издает слабый стон, когда пальцы становятся липкими.
Следующие десять секунд она ощущает только свою левую руку и страшную боль между ног.
Потом наружу с влажным хлюпаньем выскакивает что-то мокрое и теплое. Моррис молит Бога, чтобы это было только куриное мясо и деревянная палочка. Сате тут же отправляется в унитаз. Левая рука выглядит так, словно Моррис раздавила ею целую корзинку клубники по специальной цене.
Наша кассирша-нонконформист.
Наш вечный бунтарь.
Наша несчастная дуреха не отрываясь смотрит на свою левую руку. Потом поле ее зрения резко сужается, тело становится холодным и невесомым, и она падает на бетонный пол.
Когда девчонки нашли ее, то чуть не высадили дверь кабинки. Но Моррис вовремя пришла в себя.
В комнате отдыха супервайзер Карен сказала:
– Ничего страшного, дорогая. У нас, у девушек, такое бывает.
Моррис отправили домой, но она поехала в больницу.
Из-за гемофилии кровотечение никак не останавливалось.
Врачи сделали УЗИ и дали ей какие-то таблетки. Они постоянно спрашивали, откуда в стенке влагалища взялась круглая рана полдюйма глубиной. Лежа на больничной койке, наша кассирша-нонконформист, наша несчастная дуреха упорно притворялась, что ничего не знает, как будто у нее открылся какой-то бесовский стигмат. Даже когда рана воспалилась. Даже когда понадобилось несколько операций. Даже когда врачи объявили, что она вряд ли сможет иметь детей.
Чтобы ее порадовать, Колин заплатил пятьсот фунтов за билеты на конференцию по вопросам окружающей среды в Сиэтле. Пятьсот фунтов – не такая уж большая цена, когда у твоей падчерицы, быть может, никогда не будет детей.
Маргарита призналась, что все придумала. Никакой игры не существует. Она просто пошутила. Хотела разыграть младшую сестру. И теперь всей душой раскаивается.
Перед дверью в кабинет растерянный и убитый горем мужчина спрашивает:
– Кэролайн, как ты?
Наш юный Маркс с прической в стиле эмо, наш Ганди местного пошиба, красящий губы черной помадой, наша Моррис давно умерла, но мне суждено носить ее шрамы до конца своих дней. Учеба в университете, работа в Оксфордском комитете помощи голодающим, брак с любимым мужчиной… Моррис осталась в прошлом, но не ее тело.
Поход в больницу. Консультация по планированию семьи.
Врач подробно объясняет про менструальный цикл и овуляцию, и вдруг я выпаливаю: все бесполезно. Этому телу никогда не родить. Несчастный случай много-много лет назад – большего сказать не могу.
Сидя на холодной пластмассовой скамейке, растерянный, убитый горем мужчина, мой муж, спрашивает снова:
– Как ты, Кэролайн?
Он по-прежнему держит меня за левую руку, а мне по-прежнему мерещится, что она залита клубничным соком. Я вспоминаю специальную акцию «три по цене двух». Вся эта история продолжает прокручиваться у меня в голове. Снова и снова. Я вижу себя молодой. Такое чувство, будто это я и одновременно не я. Мне страшно, что, рассказав правду, я снова окажусь на полке, снова окажусь на рынке одиночества.
Он встает на ноги, обнимает меня, целует в губы. Прижимает к себе.
Может, моя сестра согласится стать суррогатной матерью. Может, стоит подумать об усыновлении.
Не знать, с чего история началась и кто рассказчик, – что может быть хуже? Только одно: не знать, что произойдет в последней главе и кем рассказчик станет к концу.
– Я люблю тебя, – говорю я.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает муж.
Неважно, девочка в голубом или мальчик в розовом: в любом случае имя «Моррис» даже не рассматривается.