Обращенный к небу. Книга 2
Шрифт:
– Здравствуй, друг! – услышал Муромец и увидел на улице Мусайлиму.
– И ты здрав будь, – отвечал Илья, обнимая сарацина. – А что же ты один?
Мусайлима развёл руками:
– Большие дела решает мой господин. Советуется с другими священниками. Завтра крещение люда киевского – или ты не знаешь?
– Как не знать, – нахмурился Илья. – Князь кумирни разоряет, богов гневит…
Мусайлима сочувственно покачал головой. Илья посмотрел по сторонам на проходящих посадских и негромко спросил араба:
– А скажи, Мусайлима, что за человек твой хозяин? Вот служил я ему несколько седмиц, да не понял, что у него в душе.
Мусайлима только развёл руками:
– Молчалив Зосима, только на проповедях и говорит. Для меня самого он загадка. Меня вот нанял, а пригодился я ему только три раза за два лета, что служу ему.
– И что же такого случилось, что ты ему пригодился? – спросил Илья. Мусайлима отвечал:
– По городам он проходит иной раз говорить о том, что бог един. Язычники гнали его. Была моему мечу работа, но до смерти дело пока не доходило. Милосерден да незлобив твой народ, Илия.
Илья помедлил, заглянул в карие глаза Мусайлимы и тихо спросил:
– Скажи, Мусайлима… Точно до крови дело не доходило? Никого из язычников ты не убил?
– О чём ты, Илия? – удивился араб. Муромец пристально смотрел ему в глаза:
– Я про верховного жреца, коего нашли поутру мёртвым.
Глаза Мусайлимы гневно сверкнули, он отшатнулся и взялся за рукоять своей сабли:
– Ты подумал так обо мне?!
– Прости меня, Мусайлима… – шагнул к другу и взял его за плечи Илья. – Прости… Я не хотел тебя обидеть.
Мусайлима напряжённо смотрел на Муромца, а тот от стыда не знал, куда девать глаза:
– Не держи зла, Мусайлима… Я рад, что это не ты. Прости…
Сарацин вздохнул, убрал ладонь с рукояти меча, примирительно похлопал Илью по руке:
– Я понимаю твою печаль, Илия. Но я давно не убиваю язычников за их веру. Праведный Иса ничего не говорил об этом, а я верю Учителю.
– Спаси тебя твой бог, Мусайлима, – поклонился Муромец. – И не держи на меня обиду.
Мусайлима покачал головой, спросил:
– Куда ты теперь, Илия?
– Куда-нибудь к Великой Степи, вон из Киева. Мои боги покинули этот город.
– Что ж, ступай. Может, ещё свидимся.
Они обнялись на прощанье и расстались на улице, запруженной волнующимся киевским людом.
Дотемна возился Добрыня вместе с князем. Надрал глотку, словно песка наелся, пропотел, будто в бою был, перемазался пеплом, что малец, ходивший в ночное. В баню не пошёл, оставив это долгое да неторопливое дело на потом, только вылил на себя несколько ушатов воды, подносимых Репьём, утёрся наскоро да спросил, где Муромец.
– А на заднем дворе, – отозвался мальчишка. – Разделся до пояса, руками махал чудно да дышал шумно, а после сел и как заснул.
На заднем дворе и нашёл Илью Добрыня. Муромец сидел в редкой позе на травке с закрытыми глазами. Воевода негромко брякнул сапогом по чурке – Илья слегка качнулся и медленно открыл глаза. Распрямил ноги, поднялся.
– Здрав будь, воевода.
Добрыня поклонился Илье:
– И ты. Да не серчай на меня…
Илья только махнул на это рукой, и Добрыня сказал:
– А коли так, пойдём-ка в дом.
Илья натянул рубаху, и они вошли в избу. Все в доме уже спали, и они вдвоём сели в светлице за стол. Илья был уже сыт, а Добрыня насыщался курицей, запивая её пивом, и говорил:
– Всё, Илья. Нету в Киеве общих кумирен. Только по дворам остались. Не знаю, когда за них князь возьмётся. Кое-кто из посадских уже уходит из города. Я велел страже препятствий им не чинить. Их дело: пусть уходят… Кто-то всё одно останется.
Добрыня помолчал, громко обгладывая куриные кости, добавил:
– Назавтра крещение, потому и уходят… Ну да ты знаешь. Не пойдёшь?
Илья пожал плечами:
– Разве посмотреть… Чтоб непотребства не случилось.
Воевода кивнул, прихлёбывая из чаши:
– Ясное дело, не креститься же… До непотребств же, мои мольбы богу, надеюсь, не дойдёт. А что до тебя, то, видать, славянином ты родился, славянином и помрёшь. Ну, так дело твоё. И князь тебе мешать не станет. Но зуб на тебя у него остался…
– Хоть три.
– Ну-ну. Не затевай. Улеглось и будет.
– Да где улеглось, Добрыня?! – возвысил голос Илья, но тут же спохватился, что ночь на дворе и все спят. – Я это помнить всегда буду. Не прощу ему…
– Два олуха… – проворчал Добрыня, отирая тряпицей обмоченные усы. – Другого и не ждал я. Ладно… Куда уходить-то собрался?
– К Великой Степи, куда… На заставы. Кочевников бить стану.
Воевода согласно кивнул, разодрал вторую половину курицы, принялся за неё. Помолчали.
Добрыня покончил с едой, обтёр руки тряпицей, выбрал из бороды крошки, допил пиво и, тяжело облокотившись на стол, сказал, внимательно глядя на Илью:
– Ты вот что, сынок… Князь князем, а отчизну защищать можно и помимо него – это ты верно решил. Стало быть, вот что… Иди в крепость Зоркую. Это чуть дальше того места, где Непра одесную круто забирает. Там печенеги гадят. Ну, ты уже их повидал под Корсунью… В Зоркой воеводой мой старый знакомец, Родогором звать. Скажешь, я послал. Грамоту тебе дам, ему вручишь. Будешь под его началом. С князем я сам разберусь. Случись чего – на заставах всяко бывает – и вдруг тебе стать во главе придётся, мне лично гонцов посылай. Все дела через меня. Князь, глядишь, кобениться станет, а я скоро всё решу и не обижу. Тут не до личных дел – тут край отчизны, стража её… Коли нужно тебе что прямо сейчас – доспех там, оружие – всё дам.