Обращенный к небу. Книга 2
Шрифт:
Кипело в городе торжище с раннего утра до закатной зорьки, и всяк другого понимал, даже не зная заморских языков – ибо в торговых делах громко да понятно глаголет звон монет, отчеканенных в разных пределах земли.
Верховных жрецов было в Киеве трое: Преслав, Грыня да наипервейший из всех – Боркун. И не один из них не был похож на обычных сельских жрецов, коих каждый привык видеть сытыми да губастыми. Киевские жрецы обширным брюхом себя не отягощали, вид имея строгий и праведный. К Боркуну же часто приходили даже из дальних деревень за советом, и никто не уходил от него без нужного наставления: каждому находил Боркун слова утешения, напутствия, грозного увещевания. Был он стар и сед, худой, но прямой, что истукан, и с глубокими пронзительными глазами. Уважали его и любили, а кто и побаивался, ибо лень да иные непотребства видел он без всяких слов признания в том со стороны негодного человека. Кроме прочего, пользовал Боркун болезный люд от разных хворей, и шла за ним слава ведуна.
Когда в Киев вернулся из похода на Корсунь князь Владимир, первое, что сказал он своим н'aрочным, было:
– Позовите верховного жреца, Боркуна. Немедля пусть явится.
Немедля тот и явился: одетый во всё белое Боркун, опирающийся на посох, увенчанный знаком Грома.
– Звал ли, князь? – войдя в палаты, вопросил Боркун, и спина его оставалась прямой. Князь тоже не ответил поклоном:
– Заждался уж.
Жрец стоял против князя. Князь прохаживался перед ним взад-вперёд, не решаясь начать тяжкий разговор. Боркун молча и холодно ждал. Пройдясь туда-сюда, князь, наконец, остановился и посмотрел прямо в глаза Боркуну. Долго так смотрели они друг на друга, и Владимир первым отвёл взгляд. Пожевал губами, вымолвил:
– Я решил крестить Киев.
Тихо сказал, но твёрдо. Боркун и бровью не повёл, но только спросил:
– Капища разорять станешь?
– Стану, – так же тихо сказал князь, не глядя уже на жреца. Боркун молчал. Владимир снова походил туда-сюда, остановился, поднял голову, тяжело посмотрел на жреца:
– Уходите из Киева… Ты и твои люди.
Боркун на этот раз отмалчиваться не стал:
– Нет нам отсюда дороги, князь. Хочешь кумиров валить, сперва меня повали. Может, прямо тут и начнёшь?
Князь опустил глаза. Ещё тише сказал:
– Боркун… Не хочу я крови… Уходи из города. Богом прошу…
– Каким богом ты меня об этом просишь? – разнёсся по палатам твёрдый голос Боркуна. – Своим богочеловеком, казнённым на кресте?
Князь поднял голову, возвысил дрогнувший голос:
– Им! Подобру уходи, Боркун!
– Лучше здесь меня возьми, князь, – ответил жрец тише, но сталь звенела в его словах. – Не стану я бежать, словно заяц. Со мной мои боги! Всю жизнь я служил им, вместе с тобой ставил кумирню на холме. Вижу я свою смерть в этом граде. Буде и скорой она будет… Так что не уйду из города, а от тебя сей же час ухожу.
Сказал, повернулся да и пошёл вон из палат княжеских. Оставшись один, князь подошёл к лавке, тяжело на неё опустился и пробормотал:
– Нет и мне дороги назад…
Послышались шаги. Владимир поднял голову и увидел входящего в хоромину Зосиму. Подойдя, он поклонился:
– Благословит тебя Господь, князь. Что за думы одолевают тебя?
– Верховый жрец был у меня, – князь скрипнул зубами. – Не хочет уходить из города…
– И верно не хочет, – кивнул Зосима. – Ибо настоящий жрец.
– Так что же делать? Руки ему заламывать я не смогу… Любит его народ. Да и я уважаю…
– Да, князь, – согласился Зосима. – Служил бы сей муж церкви Христовой, была бы она ещё крепче.
– Но что же делать? – вопросил князь, на что Зосима воздел руки со словами:
– Всё в руках Божьих! Если есть Боркун, стало быть, так нужно. Поговорим о других делах, князь.
– Илья! Муромец! Да очнись же ты! Эй!
Илья открыл глаза и увидел тормошившего его мальчишку по прозванью Репей.
– Чего тебе? – Илье хотелось выпить бочонок студёной водицы, чтобы смыть гадкий сон.
– Не мне, воеводе. Ступай скорей.
Илья скоро встал, оделся, освежил лицо под ковшом, из которого ему слил Репей, и приладил за спину меч. Добрыня ждал во дворе.
Совсем недавно вернулось воинство из долгого похода, но в Киеве никого из ополчения не было – служилый народ торопился по домам, да и земля заждалась пахарей: весна уже была на исходе. Из Корсуни да из самого Царьграда вместе с Владимиром пришли в Киев священники – князь, следуя своему зароку, собирался крестить стольный град. Народ в городе и окрестностях волновался, предчувствуя большие да недобрые дела. Зосима сразу по возвращении отправил Илью к князю, но тому было недосуг, и поэтому всеми делами Муромца ведал сам Добрыня. Он поселил Илью у княжьего подворья в своём дому, наказав ждать, и часто говорил с ним о том о сём.
– Чего я тут жду, Добрыня? – спрашивал Илья, глядя на высокую суету, в которой только Зосимы не было видно. Воевода успокаивал:
– Не спеши, Илья. Ты теперь, чай, не пахарь, чтоб домой торопиться. А воину выдержка полезна – сам, поди, знаешь.
Добрыня из всех воинов выделял Илью особо и очень надеялся, что князь возьмёт его в дружину. Такими бойцами он швыряться не умел и, как только была возможность, напоминал князю о нём. А Владимир, одержавший победу над Корсунью и теперь говоривший с Византией на равных, крутился, что белка по осени на ветках. Император Василий Второй, наконец, прислал князю сестру Анну, давно обещанную ему в жёны, но из-за упрямства Владимира, не шедшего ни на какие уступки Империи, долго тянувшего с этим. Князь обручился с Анной, объявив её первой женой из всех тех, что уже были у него, но и только. Анна, ехавшая в далёкую славянскую землю, страдала, чувствуя себя словно продаваемой в неволю, а князь, опробовав её ночью, после доброй чары вина сказал Добрыне:
– Ничего особого. Мои бабы ещё и не то выделывают…
Князь громко крестил свою семью и самых близких соратников, и как-то, созвав дружину, из которой далеко не все были крещёны, сказал:
– Настала пора новому богу храмы ставить в Киеве. Но истуканам более нет места в моём городе.
Дружина хмуро молчала: все ждали этих слов князя. Владимир продолжал:
– Прилюдно порушим капища, начав с заглавного, над рекой. На вас всех надеюсь в деле этом.
Язычники, коих было больше в дружине, зароптали:
– На нас не надейся, князь. Не будет тебе от нас в том подмоги.
– Да вы что?! Отступаетесь от меня?! – тяжело поднялся князь со своего места. Дружина мрачно безмолвствовала, и за всех ответил Добрыня – сам давно крещённый, но слывший в народе человеком, с уважением относившийся к славянам:
– Не требуй от них того, что они не в силах сделать, князь. Они этим богам кланяются и тем в бою живы бывают, а ты предлагаешь им против самих себя идти.
Князь помолчал, потом сказал: