Обратная перспектива

Васильев Сергей

2

Он был рабом – куда деваться! —Без крыши был и без ветрил.«Ты будешь мне повиноваться!» —Хозяину он говорил.Он с Александром долго бился,Глядел на солнце не дыша,И в Диогена я влюбился —Родная все-таки душа!

Фантазии на темы Рильке

Я очень люблю этого «Орфея двадцатого века». В юности я пытался переводить Рильке и одно из переведенных стихотворений даже включил в свой первый сборник «Часы с кукушкой». Потом мне попалась на глаза «Книга образов», изданная в 1999 году, и я подумал: зачем мне мучиться – и так все переведено. Я был от «Книги образов» в восторге. Это была юность.

Недавно я перечитал эту книгу еще раз. И мне стало немножко совестно за Рильке. Многие переводы косноязычны, а некоторые переводчики даже рифмовать толком не умеют, не говоря уже о том, чтобы сохранить неповторимую интонацию поэта, его поэтический пафос, его философию, наконец. Особенно это касается «мелких стихотворений», вошедших в сборники «Жертвы ларам», «Ранние стихотворения», «Сочельник». Вот я и попробовал сочинить заново те «мелкие вещи», переводы которых мне показались не совсем удачными. Я не претендую на то, чтобы назвать мои попытки переводами, это, скорее, фантазии на темы Рильке. Как бы Мандельштам в одном из своих эссе ни ругал так называемые вольные переводы и требовал абсолютной точности оригинала, но позвольте… Самым гениальным переводом в «Книге образов» является шестистишие Анны Андреевны Ахматовой.

О святое мое одиночество, – ты!И дни просторны, светлы и чисты,Как проснувшийся утренний сад.Одиночество! Зовам далеким не верьИ крепко держи золотую дверь,Там, за нею, желаний ад.

Не знаю, кто тут ближе к оригиналу – Рильке или сама Ахматова. Но, по крайней мере, никто из других переводчиков не осмелился взяться за этот текст. Хотя другие тексты переведены сразу двумя, а то и тремя переводчиками. Ни один из этих переводов не лучше другого.

Еще один пример. Вряд ли Марина Ивановна Цветаева знала испанский. Но ее Лорка:

Начинается плач гитары,Разбивается чаша утра… —

останется в русской поэзии на века.

Ну и последний классический пример. «Горные вершины спят во мгле ночной…» У Гете в подлиннике последняя строчка звучала так: «И ты обретешь покой». Так и пытались перевести ее русские поэты. А Лермонтов взял и выдохнул совсем по-русски: «Подожди немного, отдохнешь и ты». Мысль та же, но выпрямлена по отношению к русскому читателю и русскому менталитету.

Вот и я попробовал сделать Рильке не по-немецки, а по-русски. Поэтому я не осмеливаюсь назвать сделанное мной переводами – слишком много общероссийских аллюзий тут обнаруживается. Я так и назвал все это хозяйство – «Фантазии на темы Рильке». Кому-то это «хозяйство» может не понравиться, кто-то будет морщить лоб, а кто-то грозить мне пальцем. Но что сделано, то сделано. Право слово, я никого не хотел обидеть.

Автор

«Ангел долго со мной остается в тиши…»

Ангел долго со мной остается в тиши,Меня послушаньем терзая.Он стал как ребенок, я вырос большим,И во мне проснулась борзая.И я возвратил ему небеса,Он в плену, я из плена вернулся,И трубили трубы на все голоса,Но ни разу я не обернулся.

«Я в старом доме. За окном лежит…»

Я в старом доме. За окном лежитЗаветный город, радостный и кроткий.И вечер неожиданной походкойОбходит улицы и Прагу сторожит.А там вдали, веселый, как Сезам,Неутомимой плесенью пылая,Стоит собор Святого НиколаяИ купола возносит к небесам.Туманна синева, дрожат огни,И все полно истомой городскою,И старый дом мне говорит с тоскою:«Не хмурься – мы с тобой одни, одни…»

«Ах, вечеря! Простая неизбежность…»

Ах, вечеря! Простая неизбежность —Апостолов неслыханная нежностьТут ни к чему, поскольку мир во тьмуУшел, и даже совестно Ему.За то, что Он остался одиноким,Окутывающий взглядом многоокимТех, кто Его, казалось бы, любил,Потом предал, а после и забыл.Не думал Он о хлебушке насущном,Он думал только радостно о сущем,О стае птиц веселых, со столаТащивших крошки. Тут настала мгла.И голуби, как будто побирушки,Вино клевали из церковной кружки.Апостолы, вспорхнув со всех сторон,Нахмурились и дружно вышли вон.

«Венеция, ночь, гондола…»

Венеция, ночь, гондола,Мраморные дворцы,Скользят по сваям престолаНаши дети и наши отцы.Так еще там бывает —Жизнь, как всегда, добра.Ночь невнятно всплываетИз собора Святого Петра.Не нужна мне чужая обительИ ни белый, ни черный хлеб —Завтра мой сумрачный повелительПовезет меня в темный склеп.

«Мне по нутру негромкие слова…»

Мне по нутру негромкие слова,Я их раскрашу и услышу смех,Они мне подмигнут едва-едва,И стану я тогда счастливей всех.Негромкие слова всегда в печали,С судьбой они не затевают спор.Ты можешь знать, о чем они молчали,О чем молчат, родные, до сих пор?

«Припомни, что ты мне шептала…»

Припомни, что ты мне шептала.Не помнишь? Я ведь помню всё.И то, как ты тогда устала,И как я рухнул с пьедестала,Чтоб ты моей любимой стала,И важной смерти колесо.Метафора одна бросаетНа алтари никчемный свет,И дождь над миром повисает,Овчарка глупая кусаетТебя – и это потрясает,Поскольку чуда больше нет.

«За оградой высокой сад…»

За оградой высокой сад,Но ты в нем совсем чужой.Пройдись – там розы висятС нежностью и любовью большой.Пусть тебе приснятся тихие сны —Нынче сумрачно, завтра вёдро.То белым-белы, то красным-красны,Розы вспыхнут еще до весны,Обнажая чудесные бёдра.

«Скрипка, скрипка, ты ходишь и ходишь…»

Скрипка, скрипка, ты ходишь и ходишьВслед за мною и радость находишьПовстречать меня на площадях,На дорогах, в больших городах.Там у многих надежды разбились,И они бы давно утопились,О потерянном счастье скорбя,Если б не было, скрипка, тебя.Тяжесть жизни всего на светеТяжелей – это знают и дети —Тяжелей, чем звездный конвойИ всей тяжести мировой.