Обратной дороги нет (cборник)
Шрифт:
— Команды остальных судов разъехались по отпускам. Что посоветуешь, подполковник? — спросил Завьялов.
Демин смотрел на карту. Да, необъятен этот залив, кругом луды, луды — так здесь именуют острова; повсюду разбросаны корги — коварные, скрытые приливом острые камни, могущие распороть днище корабля. Фарватеры вьются здесь замысловатыми линиями, петляют меж островов и корг. Небось сто потов сгонят с капитана, прежде чем выберется к морю.
— Нужен по меньшей мере десяток судов, — сказал Демин. — Да, десяток. Наблюдателями я вас обеспечу — вот, — он обвел
— А почему только наблюдателями? — спросил Мазуренко, техник-лейтенант, приехавший вместе с Деминым. — Я, например, до армии дизелистом был, могу и за механика. Если бы снять ваши суда с консервации…
— А какое я имею право? Да, какое право?
Завьялов побагровел: если бы знать заранее, что так сложатся дела. А то обрадовались — спасен летчик, шлите катер к рыбачьей лодке, он там… Как же, спасен!
— Ну, вот что, — решился Завьялов. — Полетит моя голова. Полетит. Другим приказать я не могу. Но сам пойду — добровольцем. Сухарев, — обратился он к диспетчеру, — возьми мою машину и давай ко всем нашим, кто еще не успел в отпуск. Скажи — так и так, человек в море. Есть добровольцы — тащи прямо из постели. Будем снимать с консервации суда. Через два часа выходим, вот так.
— Ясно! — оживился диспетчер. — Будут добровольцы! «Молодец старик», — подумал Демин. Крепко пожал Завьялову руку, сказал улыбаясь:
— Разрешите поступить в ваше распоряжение, капитан?
— Нарушим субординацию, а? — сказал Завьялов, — Подполковник в подчинении у капитана! Лестно, лестно.
Летчики и моряки, гомоня, двинулись к выходу. Завьялов подождал немного, выдвинул ящик стола, достал стеклянную пробирку с нитроглицерином. Вот так каждый день — сдавливало сердце, словно пеленой, заволакивало глаза. Врачи говорили: «Спокойствие, спокойствие, иначе…» Видно, не за горами была его последняя пристань. И пусть ею будет не мягкая постель, не кабинет с коврами, а открытый ветрам капитанский мостик.
Как много их здесь, этих островов, — на одном только парочка гаг уместится, на другом встанет маяк, на третьем хватит места для небольшого поселка. Да только, конечно, никому не придет в голову строиться среди водной пустыни, на голых скалах. Лишь изредка заглядывают сюда рыбаки да смотрители маяков.
А мелкие камни — корги, откуда их взялось столько? Будто шла по заливу гигантская баржа, груженная глыбами, тряхнул ее шторм, посыпались камни, да так и остались торчать на фарватере.
Обычно суда стараются держаться от них подальше, но сейчас «Онега», отрабатывая задним ходом и крутясь, подбирается под самые скалы. Не взлетит ли оттуда, вон из-за той скалы, ракета, не поднимется ли к небу дым сигнального костра?
Два наблюдателя — один на корме, другой на носу теплохода — словно застыли, прижав бинокли к глазам. Однообразны и утомительны часы поиска, стынут ноги4 коченеют руки, сжимающие бинокль, слезятся от ветра глаза.
… Демин поднялся в рубку — здесь все-таки не так холодно, как на палубе. Широкое, багровое лицо Завьялова покрыто каплями мороси. Отправив своего помощника Рудольфа Китса
Матрос, ушедший на нос с наметкой — длинным полосатым шестом, громко выкрикивал глубины: «Два двадцать!», «два десять!»
Демин, напрягшись, ожидал — вот-вот раздастся скрежет камня о металл.
Наконец прошли мелководье, однако начальник порта не повеселел лицом, да и чему радоваться? Не обнаружили никого.
Теперь шли споро, над большими глубинами, держа направление на новую группу островов.
Короток северный день. За кормой теплохода расходились две белые тугие полосы, и чайки уже не кружили над ними, отыскивая оглушенную винтом рыбешку — ушли на ночлег.
Через каждые полчаса к Демину подбегал радист, докладывал: поиски продолжаются, новостей нет.
Наступала вторая бессонная ночь. То и дело с теплохода взлетали осветительные ракеты, будоража темноту. Тревожно звонил судовой колокол.
Завьялов вдруг дал машинам «самый малый» и стал всматриваться в темень. Демин, встрепенувшись, выскочил из рубки: что там заметил капитан?
Нет, ничего не видать — узкий нос теплохода словно утыкался в глухую стену.
— Мы, старики, дальнозоркие. Как будто белеет что-то? — сказал Завьялов.
Демин вгляделся — под лучом прожектора и вправду матово поблескивало овальное пятнышко у подножья большой скалы.
Лодка? Или просто доска, прибитая волной? ^— Надо проверить, подойти поближе.
— Ближе не подойдешь, не та осадка. Спустить шлюпку! — распорядился Завьялов.
Пошли на веслах, петляя по салмам — проливам, разделяющим островки, их не отличишь, все одинаковые, разве что на одном больше птичьих перышек да засохшего помета, а на другом — сморщенных стеблей морской капусты.
— Смотри-ка! — закричал Мазуренко. — Элерон с истребителя, точно говорю!
Загребные налегли на весла, шлюпка иглой прошила водоросли, уткнулась носом в скалу.
Мазуренко первым ахает: льдина! Первая льдина, намерзшая на мелководье среди камней, — заявка зимы.
Эта ночь куда холодней вчерашней.
Демин опустил руку в воду, мгновенно обожгло кожу, заломило суставы.
Добравшись до теплохода, подполковник взял у радиста сообщение о ходе поиска. Вести были неутешительные — никаких следов Соболева не обнаружено.
ОГОНЬ В НОЧИ
Соболев глубоко вздохнул и словно разорвал путы из сотен иголок, впившихся в его грудь. Ладони привычно толкнули шлюпку вперед — пусть там, впереди, пустота или открытое море, ночь и туман, все равно он будет грести. Откуда-то издалека, из глубин помутненного сознания, память вынесла знакомые строки.
Ах, трудна дорога юнги: Руки язвами покрыты, Ноги ломит соль морская, Соль морская ест глаза!