Обратный отсчёт
Шрифт:
Барахтались мы целую вечность — минуты две, не менее: я изо всех сил выполнял жим полулёжа, пытаясь отцепить беснующуюся красавицу от себя, Сенковский помогал сзади — тащил её через спинку, а она злорадно визжала:
— А-а-а, так ты втроём хочешь?! Извращенец гнусный! Давай, пристраивайся сзади, скотина! Меня на всех хватит, с-скотина…
В общем, справились мы лишь тогда, когда неукротимый порыв Натальи самопроизвольно пошёл на убыль. Она расслабила хватку, упала на сиденье с опрокинутой спинкой и забилась в рыданиях.
— Может, «Скорую»? — отдышавшись, спросил я.
— В…
— Воды?
— Да…
Я достал из встроенного в дверцу бара минералку, напоил Сенковского, напоил Наталью, укрыл её накидкой и вышел погулять. Ну их на фиг, пусть сами разбираются.
Хозяин, однако, разбираться с супругой не пожелал: тотчас же вышел вслед за мной, постоял с минуту, жадно глотая сырой стылый воздух, отряхнулся, поправил раздёрганный галстук и хрипло произнёс:
— Ты извини… Не думал, что вот так… Ты не беспокойся, я тебе всё это оплачу как сверхурочные…
— Да бросьте вы! Что ж я, не понимаю, что ли?
— Ну хорошо, хорошо… Давай — поезжайте домой. Вечерком заскочи ко мне, поговорим…
…Осень как будто притушила своими заморозками неукротимый огонь страсти: на четвёртый месяц совместной работы Лев Карлович постепенно привык к Любе. Всё у них было более-менее стабильно и гладко, также вошли в налаженную колею домашние дела: Сенковский опять стал уделять должное внимание жене… И понял вдруг, как это здорово — когда у тебя две женщины, совершенно разные, и обе по-своему прекрасные и неповторимые, как День и Ночь! То есть необязательно всё время спать при свете или прозябать в вечной темноте, можно всё устроить так, чтобы наслаждаться в равной мере каждым временем суток…
С Любой было удобно. Никаких тебе прелюдий и увертюр, никаких приличных поводов: в любое время, по первому намёку, в какой угодно обстановке, форме и позиции. При этом вела себя она очень корректно, ни разу не намекнула на свои особые отношения с шефом, при людях держалась подчёркнуто вежливо и официально и никогда не манкировала своими служебными обязанностями. В общем, не женщина, а клад, во всех отношениях!
Наедине, правда, «клад» достаточно часто высказывал свои нехитрые женские мечты:
— Больно тонкая твоя, хлипкая… Глядишь — не сегодня-завтра помрёт… Возьмёшь тогда замуж?
Лев Карлович только посмеивался над Любиной наивностью. Он прекрасно разбирался в психологии и видел ситуацию насквозь. В сутках двадцать четыре часа, двенадцать из них он проводит рядом с Любой, а пару — совсем рядом, причём регулярно. Она в своём начальнике души не чает, готова умереть ради него, раствориться в нём без остатка. Так что это нормальное желание, свойственное каждой приличной женщине, — выйти замуж за любимого человека. А то, что он уже семейный, — это, на её взгляд, всего лишь досадное недоразумение. Это временно. Жена-то у него и в самом деле бледненькая, хиленькая, тоненькая, как тростинка. Если за Любой поставить, то и не увидишь её…
Поэтому Лев Карлович даже не морщился по поводу этих бредовых мечтаний и на такие беспардонные высказывания реагировал адекватно:
— Если помрёт (тьфу три раза!), не дай бог, конечно… Тогда, разумеется, возьму! Ты же у меня золото. Где я ещё такую себе добуду?
Потом был короткий период неизбежных капризов: уже в стадии нормализации, когда всё вроде бы устоялось. Люба нашла съёмную «конспиративную» квартиру, где можно было по-человечески заниматься прелюбодеяниями и при этом чувствовать себя в относительной безопасности, не озираться постоянно на дверь. То ли из-за перемены обстановки, то ли просто потому, что после этого время появилось свободное, не надо было бежать на рабочее место, — но стала Люба мечтательно вздыхать:
— Ребёночка хочу от тебя… Чтоб такой же умный был, добрый, красивый… Ты даже представить себе не можешь, как я этого хочу!
Лев Карлович понимал, что и это заявление — не что иное, как очередное нормальное проявление женской сущности. Нет ничего естественнее, чем природой обусловленное желание иметь дитя от любимого человека. Но в отличие от первой декларации (хилая, бледная — скоро помрёт), вот эта, вторая, при определённом стечении обстоятельств могла иметь далеко идущие последствия…
Несколько раз пропустив такие заявления мимо ушей и, по обыкновению, отшутившись, Сенковский как-то вдруг заметил, что тон при подаче декларации у Любы уже не просто мечтательный, а как-то нездорово нацеленный на некую реальную перспективу. Лев Карлович вовремя встрепенулся и понял, что это дело следует немедля пресекать на корню, причём самым решительным образом.
— Вот что я тебе скажу, голубушка… Ещё раз услышу, и мы с тобой расстанемся. Ты меня поняла?
— Господи, Левушка! Да что ж ты такое говоришь-то…
— Я тебя очень люблю и готов ради тебя на многое. Но не забывай, что у меня есть семья. Семья — превыше всего. В общем, чтоб я этого больше не слышал, ты поняла?
— Поняла…
— А если, не дай бог, что-то надумаешь… Не прощу! На ошибки и случайности скидок не будет — ты у нас медик, во всех этих вопросах разбираешься прекрасно.
Люба долго молчала, потом, тяжело вздохнув, сказала с подкупающей покорностью:
— Хорошо… Прости, родной, больше ну буду…
Ну и умница. За пять месяцев изучила шефа вдоль и поперёк, знает: Левушка — человек слова, сказал, как отрезал. На этом держится, за это все его и уважают в первую очередь. Если скажет, что завтра взорвёт атомную бомбу, значит, можно сразу приступать к обустройству подземного убежища, даже не вдаваясь в подробности — где возьмёт да как взрывать собирается. Сказал — значит, взорвёт, и всё тут…
Однако обиду, судя по всему, затаила. Недели две у них не было никаких отношений, кроме сугубо деловых, — Люба стала как-то строже, сразу взяла официальный тон и по окончании рабочего дня торопилась домой, ссылаясь на какие-то возникшие у родителей проблемы. А чуть позже, уже в конце октября, попросила двухмесячный отпуск на своё содержание.
— А ты, никак, обиделась, голубушка? — искренне удивился Сенковский. — Ну давай, выкладывай, что я опять сделал не так?
— Да ты тут ни при чём, — Люба вдруг всхлипнула. — Просто нянька моя плохая, а ходить за ней некому…