Шрифт:
Александр Зорич
Образ подобия
Гамелин Вада немилосердно подгонял серого в яблоках жеребца, рассчитывая во что бы то ни стало достигнуть селения, о существовании которого он узнал от встреченного бродяги и в котором, истосковавшись по крову над головой и горячим, ароматным кушаниям, хотел переночевать или даже скоротать несколько дней. Выжженная и обезвоженная засухой почва походила на степную, несмотря на то, что Гамелин двигался редколесьем, имевшим с просторами опаленных солнцем пастбищ мало общего. Дорога петляла, распадалась на тропки и снова закладывала виражи, не давая всаднику, вынужденному ежеминутно выгадывать и решаться, выбирая путь, расслабиться, насколько вообще можно было расслабиться в стременах скакуна, сменяющего галоп утомленной рысью. Кедровые рощицы, неотличимые друг от друга, выглядели просторными и пустыми, а когда Гамелин приближался к опушке, ему начинало казаться, будто он вот-вот въедет в просвет между зубьями гигантской гребенки. Свалявшийся и выцветший слой кедровых игл не был проткнут ни единой травинкой и Гамелин с содроганием подумал о том, что ежели не сможет добраться к наступлению темноты до селения, где воды и овса можно будет купить, ему придется кормить коня посеченной хвоей - некогда он слышал об этом способе утолять голод скотины, правда, поступавшие таким
Неподалеку от места, где тропа расширялась и разделялась на две, выползая из-под сени деревьев, был сложен импровизированный очаг, в котором не было ничего необычного, кроме его размеров, поистине огромных. Над его разгорающимся пламенем двое юношей укрепляли котел, чья величина была под стать величине самого очага. За их работой приглядывал скрючившийся на дубовой чурке человек, понуканиями и советами направлявший действия возившихся с котлом и одновременно встряхивавший и перекладывавший щекастые, туго перетянутые бечевой мешочки, образовавшие вокруг него некое подобие ожерелья. Новая порция дров, подброшенная в очаг, оказалась сырой, повалил густой, цвета голубиной шейки дым, конь Гамелина встал на дыбы и зафыркал, а сам Гамелин, чуть было не вылетевший из седла, закашлялся. К счастью, совсем скоро едкая туча была сметена порывом ветра и он, успокоив скакуна, благоразумно спешился и подошел к троице, занятой загадочными приготовлениями, предполагая выведать что-либо полезное для себя, и, кроме того, - ему не было чуждо любопытство - по возможности узнать, кому и зачем понадобилось громоздить на окраине деревни очаг, а также то, как собираются употребить котел, являющийся центром всеобщего внимания. (Кстати, Гамелин решил сразу же, не откладывая, попросить ночлега и, чтобы его просьба прозвучала более веско, выудил из-под тряпичной дорожной куртки нашейный знак императорского гонца, который, как правило, во избежание лишних проявлений алчности со стороны разношерстных своих попутчиков, носил прямо на теле, где его было не так-то просто заметить. Нужно сказать, столь богатая вещь на фоне запылившихся, заштопанных повсеместно лохмотьев, смотрелась несколько несуразно, что, однако, ничуть не умаляло достоинств ее полномочного носителя.)
Обосновавшийся на чурке был, как выяснилось, звероловом Нодо, а двое других, помоложе - его племянниками, о чьих именах Гамелин счел возможным не справляться. Перехватив почтительный, едва ли не благоговейный взгляд Нодо, брошенный им на горделиво свисающий нашейный знак, Гамелин не без тщеславия осознал, что иметь дело с поселянами будет куда легче, чем он мог надеяться, и что звероловы, исполненные рабского обожания далекой власти, постараются исполнить любые, не слишком наглые и сумасбродные требования путника касательно его устройства в селении, буде таковые возникнут. Возвысившись в собственных глазах от этих успокоительных догадок, Гамелин быстро уговорился с Нодо, с готовностью согласившимся пустить его на постой, о плате, и, радуясь удачному и нехлопотному разрешению заботивших его проблем, примостился на боку самого тучного мешка, прикидывая, как бы поделикатнее подобраться к расспросам о творимом Нодо и его племянниками, наполнявшими котел, складно орудуя черпаками на длинных ручках, то погружавшимися в бочонок, то выныривавшими из-за его закопченной стенки. Не придумав ничего изысканнее, чем спросить без излишних околичностей, он отстегнул от пояса флягу и допил остатки ее содержимого, удовлетворенно отметив, что необходимость в экономии отпала. "Мы варим краску", пересиливая очевидное нежелание, ответил Нодо. "Где же краска?", - оживился Гамелин. Собеседник указал на мешки. "Отчего так много? Неужели здесь наберется столько вещей, требующих раскрашивания?" "Не сочтите меня невежей, но мы не станем тратить ее на такие безделицы" - боязливо сказал Нодо. "В самом деле?
– ядно переспросил Гамелин,- может быть, на вкус она приятней, чем на вид, а потому ее предназначение - быть съеденной?" "Не гневайтесь, не гневайтесь, я поясню, когда мы окончим", - стушевался зверолов и, распрямившись, стал вспарывать веревки, окольцовывающие мешки, и высыпать хранившийся в них порошок в зев котла.
"Кипит!" - прохрипел плечистый племянник. Опустевшие тряпицы, напоминавшие сдувшиеся рыбьи пузыри, Нодо швырял в огонь, охотно пожиравший их, изрыгая снопы изумрудно-зеленых искр. "Забавное дело затеяли здешние звероловы", - подумал Гамелин, разглядывая последний, вынутый из-под его ягодиц мешок, постепенно истлевавший в объятиях пламени. Нодо обхватил обеими ладонями крепкую, расплющенную на конце палку и, встав на цыпочки, стал помешивать варево.
Тяготившийся бездельем Гамелин отошел от очага и занялся конем, которого он освободил от поклажи и частично от сбруи, а затем, спутав ему ноги, оставил пастись на островке неестественно высокой и жизнелюбивой травы, в окружении матово-серой глины. По возвращении он застал Нодо и племянников за тушением огня - они закидывали угли мусором. Котел, где чавкала и пузырилась кашица пронзительно-оранжевого цвета Гамелин удостоил отдельного осмотра, попутно силясь вспомнить, какое растение источает запах, похожий на тот, что имела краска.
Поленившись добросовестно перебрать хотя бы несколько известных ему деревьев и цветов, он остановил выбор на кунжуте, при этом пребывая в полной уверенности относительно ложности выдвинутого предположения и осознавая всю тщетность попыток развлечься самостоятельно. "Нодо, возмутился он, - раз я не могу уйти отдыхать раньше, чем вы управитесь, то по крайней мере могу рассчитывать на увлекательную историю. Зачем вам, в конце концов, краска, и так ли она важна, что ее приготовление препятствует проявлению заботы об императорском гонце?!" "Рассудите сами, - униженно пролепетал Нодо, - и простите нас несчастных! Случилось непоправимое олени покидают окрестные леса. Они несутся на запад, они убегают! Мы знаем об этом от жителей деревни, что в двух переходах на восток, да и сами видели - они не останавливаются. Как нам быть, бедным звероловам, если все олени умчатся от нас. Чем будем жить мы и наши дети, не обученные пахать и выращивать?!" Гамелин, польщенный раболепием Нодо, принял милостивый вид и сказал: "Не разделяю, но сочувствую. И все-таки, зачем краска? Неужто она имеет отношение к этим оленям?" " Разумеется! Есть верный способ прекратить их бег." "Каков же он? " " Повремените, - взмолился Нодо, - и поймете сами".
Племянники стащили котел с пылающей кучи головней. "Нельзя допустить, чтобы краска застыла! " - пояснил Нодо. Гамелин, на время обуздав любопытство, снова увлекся наблюдением.
Юноши развернули серый домотканый холст и достали кисть, древко которой, покрытое убогим орнаментом и отполированное до блеска, было высотой в человеческий рост. Нодо взял кисть и, окунув ее конец в котел, провел на земле линию. Еще одну. Полукруг, дугу, несколько параллелей. Гамелин смог угадать в нарисованном силуэт животного, по-видимому, оленя. На некотором удалении от первого Нодо изобразил второй и третий, после чего, не давая себе отдышаться, обошел всю пустошь перед селением, прикрикивая на племянников, которым было не так-то легко поспевать за ним, перенося котел туда-сюда. Гамелин, упиваясь праздностью, вальяжно прогуливался меж высыхающих рисунков. Контуры оленей цвета перезревшей хурмы были не одинаковы, но в общем единообразны. Морды животных, изображенных в профиль, имели по два глаза, вопреки здравому смыслу, утверждающему невозможность этой парности при взгляде сбоку. Рога оленей напоминали ветви бересклета, срезанные по весне - без листьев, но с тугими, изготовившимися раскрыться почками. Гамелин напряг память в надежде выяснить, есть ли на рогах живых оленей нечто сходное с отростками. Кисть Нодо, периодически навещая вместилище краски, действовала не зная передышек. Племянники перемигивались, как будто подталкивая друг друга совершить поступок, требующий смелости от обоих и потому особенно значительный. Нодо, обнажившись по пояс, продолжал плодить фигуры, все как одна обращенные на восток, словно мигрирующая оранжевая стая.
Вскоре все проплешины серой глины (коих было немало среди увядшей травы), способные принять нарисованных оленей, были заняты, а коротенький хвост последней фигуры задевал вросший в землю плетень, стоящий у окраины деревни. "Краска-то на исходе", - просипел племянник. И только тогда Нодо отставил кисть и отправился осмотреть плоды своих трудов, блаженно, словно умалишенный, расслабив мускулы лица. Гамелин подсчитал фигуры: их было почти полсотни.
"Вы видели?" - спросил Нодо Гамелина. "Чем же мне оставалось заниматься, не понимая ни пользы, ни смысла этого бестолкового времяпровождения?" огрызнулся тот. "О-о, - с оттенком сожаления произнес зверолов, - оно не так уж бестолково. Существует способ не дать оленям скрыться. Поверьте, суть этого зверя такова, что ни один из них не посмеет пойти дальше, узрев мои фигуры". "Что может быть проще, чем обогнуть ваши художества " - сердито возразил Гамелин. "Нет, обогнуть не получится. Поверьте, они не посмеют. Здесь-то они и остановятся. И если и не повернут назад, то уж и дальше не побегут за это я ручаюсь!" Ничем не обоснованная убежденность Нодо как-то внезапно сделала собеседника скучным, безмерно скучным в глазах Гамелина и он, сочтя необходимым реализовать статус императорского гонца, или, скорее, почувствовав себя хозяином положения, рявкнул: "Спать что ли хочется!" Зверолов, не осмеливаясь возражать, пошептался с племянниками и повел Гамелина к своему жилищу.
В доме Нодо, казалось, не было ничего, кроме шкур и соломы. "Убогая, смрадная нора", - процедил сквозь зубы Гамелин, справедливости ради заметив, что и она куда как лучше и приятней пропитавшейся утренней росой попоны. Бросив поклажу, Гамелин влез под медвежью шкуру и потребовал огня. Зверолов чиркнул кремнем и серая утроба комнаты с небрежно обтесанными, занозистыми сводами и единственным овальным окошком у самого потолка, служившим вытяжкой, стала выглядеть еще менее уютно при свете лучины. "Будет холодно. Кутайтесь получше", - посоветовал Нодо Гамелину, озабоченному тем, стоит ли покупать женщину или с него достаточно, а также тем, разумно ли оставаться в селении еще на сутки. Клопы, обитавшие в шкурах, не ведая притеснений со стороны зверолова, накинулись на молодую плоть Гамелина с редким, как ему мнилось, остервенением, и он, раскаиваясь в собственной лености и неразборчивости, отговоривших его от поисков другого, поопрятнее, ночлега, досадовал вместо того, чтобы наслаждаться покоем и сытостью. Нодо, посчитав постояльца спящим, исчез. Вскоре послышался шорох, который Гамелин поспешил отнести на счет неугомонного хозяина.
Некто прокрался в комнату и юркнул под шкуры, улегшись у левого бока Гамелина. "Таким образом, - рассудил тот, ощущая, как чья-то рука прокладывает себе путь сквозь одежды, - первый вопрос решился сам собой благодаря сообразительности Нодо, но со вторым еще предстоит..."
Гамелин не спешил симулировать пробуждение. Затаив дыхание, он всецело отдался в распоряжение существа, полностью скрытого от его взгляда шкурой, которое копошилось, прощупывало и несмело, осторожно, чтобы не разбудить Гамелина, как ему думалось, спящего, ластилось. Не желая разрушать иллюзию, Гамелин, чуть приоткрыв глаза, следил за складчатыми валами, гулявшими по поверхности шкуры, накрывавшей гостью, а затем, сопя и постанывая, перевалился на спину, как человек, отлежавший в неудобном положении бок, и стал дышать ровнее, глубже, будто счастливец, вынырнувший из омута ночных кошмаров и благополучно погрузившийся в сладкое, без снов, забытье... Затихшее на миг существо, однако, тут же принялось за прежнее с удвоенным рвением и притворство стало требовать от Гамелина большей сдержанности, чем он был в состоянии выказать, предаваясь отвлеченным рассуждениям о том, например, какая плата устроит услужливую гостью. Очень скоро такие мысли были изгнаны и оттеснены изо всех уголков его сознания мыслями о кошке. Не кошачий ли язык прохаживается по его чреслам, не кошачья ли ловкость у прохладных, подрагивающих пальчиков, не кошачья ли мягкость волоса у существа, уверенно и дерзко хозяйничающего внизу. Игра в спящего, теряя последние признаки правдоподобия, лишь распаляла существо. Довольный этим Гамелин все меньше стремился к тому, чтобы ее прекратить, понимая, насколько ничтожен запас сил, оставленный ему минувшим днем, и отдавая себе отчет в том, что и без его стараний наслаждению, обещанному прикосновениями, касаниями и пощипываниями, никуда не деться.
Плавно соскользнув в дрему, Гамелин не заметил, как и когда был оставлен в одиночестве, в чем, правда, не усмотрел потери, очнувшись поздним утром в жилище Нодо. Проверив по привычке, цел ли кошелек и в порядке ли нагрудный знак, он выполз из завораживающего тепла постели, расправил плечи, привел в чувство смятую одежду - одернул куртку, перевязал кушак - и отсчитал монеты, полагавшиеся Нодо, чистившему во дворе его жеребца, храп и ржание которого Гамелин мог бы безошибочно отличить от множества других. Его предплечья были усыпаны малиновым песком клоповьих укусов, наглядно доказуя всю нелепость одного только желания повторно испытать гостеприимство зверолова.