Образ врага
Шрифт:
Я не знаю никакого Карла Майнхоффа".
Глава 20
Москва, сентябрь 1983 года
— Воротынцева, к проректору.
Завуч по воспитательной работе Галина Владимировна стояла в дверях аудитории, чуть склонив голову в пышных пергидрольных кудрях, уперев руки в широкие, обтянутые черной трикотажной юбкой бока. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.
— В чем дело, Галина Владимировна? — раздраженно спросил профессор искусствоведения, пожилой, маленький, как
— Простите, Иван Геннадьевич, нельзя. Мне сказали, срочно. Воротынцева, давай быстрей, не копайся.
Аудитория молчала, провожая Алису сочувственными и любопытными взглядами.
— Что случилось? — тихо спросила она в пустом коридоре.
— Не знаю, не знаю, — завуч покачала головой и поджала губы.
— Галина Владимировна, ну пожалуйста, вы ведь знаете.
Они спускались по лестнице на третий этаж. Маленькая, круглая Галина шла впереди, нервно цокала высоченными каблуками. Вдруг остановилась и, развернувшись всем корпусом к Алисе, Произнесла страшным шепотом:
— Телега на тебя пришла.
— Какая телега? Откуда?
— Ну ты дурочку-то не валяй, — Галина прищурилась, — у тебя что, совсем мозги съехали?
— О чем вы? Я не понимаю…
— Как к иностранцу ночами в номер бегать — это она понимает, — быстро, одними губами пробормотала Галина. — Как кубинца до полусмерти избить — это она понимает. О господи, и откуда у тебя столько сил? В чем душа держится? Ты боксом, что ли, занимаешься? — Галина развернулась и быстро зацокала дальше вниз по лестнице.
— Каким боксом? Вы что… — прошептала ей в затылок Алиса.
— Моли бога, чтобы из института не вылететь. Это ж «Спутник», международный лагерь, там стукач на стукаче… Тьфу, никаких нервов на вас не хватит. И не вздумай… — она запнулась и сделала страшные глаза.
Они уже подошли к кабинету. В маленьком темном предбаннике между дверьми, обитыми мягким дерматином, Алиса зажмурилась на секунду. Что за бред? Оказывается, она до полусмерти избила Фиделя… Смех, да и только. Ну какой идиот это выдумал?
Она тряхнула волосами, прогоняя панический детский страх. Она не школьница. Ей двадцать лет. Они не имеют права лезть в ее личную жизнь.
— Заходи, заходи, Воротынцева.
Проректор был солидным, седовласым, с полным гладким лицом. Маленькие зеленоватые глаза глядели на Алису чуть исподлобья. Посверкивали очки в тонкой серебряной оправе, холеные пальцы вертели ручку «Паркер». Проректор слыл демократом, запросто общался со студентами, знал поименно почти всех старшекурсников.
Алиса стояла на ковре посреди просторного кабинета. У нее за спиной маячила кругленькая, испуганная Галина Владимировна. В глубине, в огромном кожаном кресле у журнального столика, сидел еще один человек. Алиса никогда прежде не видела его, а если бы и видела — ни за что не запомнила. Не человек, а серое, расплывчатое пятно. Костюм стального цвета, редкие бесцветные прилизанные волосы. Никакое лицо. Совсем никакое. Только в тусклых маленьких глазках было нечто необычное. Взгляд ледяной и пристальный. Когда на тебя так смотрят, через минуту начинают ныть зубы.
В кабинете повисла
Пауза затянулась. Никто не предлагал сесть ни Алисе, ни завучу. Наконец Галина Владимировна не выдержала и равнодушным голосом спросила:
— Александр Иванович, мне уйти или остаться?
— Идите, — проректор едва заметно кивнул. Когда мягкая дверь за Галиной закрылась, Алисе стало совсем уж зябко и одиноко.
— Ну что, Воротынцева, — с тяжелым вздохом произнес проректор, — что скажешь?
— О чем именно, Александр Иванович? — услышала Алиса свой бодрый голос.
— О чем? О твоем моральном облике, комсомолка Воротынцева. Тебе как лауреату конкурса было оказано высокое доверие. Ты получила путевку в международный лагерь, где отдыхает молодежь не только из социалистических стран, но и из стран капитализма. Ты представляла там не только наш институт, но и весь московский комсомол.
«Он совсем сбрендил, — с тоской подумала Алиса, — он никогда раньше так не разговаривал».
— Твою кандидатуру утверждал комитет комсомола института. Отличница, дисциплинированная, способная девушка. Ты опозорила всех, Воротынцева. И своих товарищей, и свой институт. — Он сделал небольшую паузу, набрал полную грудь воздуха и громко произнес:
— И свою страну!
— Чем? — тихо спросила Алиса. — Чем я опозорила свою страну?
— Ну не надо мне здесь изображать невинность, не надо! Какой позор, — он выразительно покачал головой, — пятно на весь институт!
«Он играет, — думала Алиса. — Он произносит заранее придуманный и заученный текст. Вполне добросовестно, но без вдохновения, даже с некоторой брезгливостью. Интересно, в чем же дело? Ведь не передо мной он так выпендривается…»
Серый человек в углу не произносил ни слова и не спускал с нее глаз. Алисе было противно оттого, что она до дрожи в коленках боится этого серого, но куда противней было наблюдать, как боится его солидный, важный пожилой проректор.
— Ну, что ты молчишь? — Александр Иванович вздохнул, перевел дух. — Скажи что-нибудь. Не стой, как соляной столб.
— Александр Иванович, — проговорила она медленно, спокойно и опять не узнала собственного голоса, — я стою как столб потому, что вы не предлагаете мне сесть.
— Садись, — буркнул проректор, дернув головой.
— Спасибо.
Алиса села и уставилась на серого. Пусть видит, что она его не боится.
— Сигнал о твоем безобразном поведении, Воротынцева, поступил даже не в институт, а в райком партии. Это значит, что я обязан принять самые решительные меры и отчитаться перед бюро райкома. Мне придется поставить вопрос перед комитетом комсомола и перед партбюро о твоем пребывании в институте и в комсомоле. Ты хоть понимаешь, что это значит? Четвертый курс, отличница… Так и будешь молчать? Давай выкладывай, как было дело.