Образ жизни, который мы выбираем
Шрифт:
Сегодня нам нужен новый тип «джентльмена», который распространяет идеал рыцарства и на общение с теми, кто его обслуживает, тем самым возводя самого себя на более высокую ступень аристократизма. Как много молодых людей вскакивают со своих мест, когда в трамвай входит юная дама, но спокойно продолжают сидеть при появлении усталой и нагруженной сумками служанки. Те же самые молодые люди, которые наперегонки бросаются к благородной даме, чтобы помочь донести ей самую незначительную ношу, продолжают спокойно сидеть, когда служанка с горой посуды в руках с трудом пытается открыть дверь. Иногда им даже хочется встать, но ложный стыд мешает им сделать это. Разве можно быть рыцарем по отношению к служанке? А тем временем один-единственный поступок сыновей хозяев дома в духе такого непринятого рыцарства зачастую может примирить служанку со всеми тяготами ее работы, потому что тем самым ей дадут понять, что ее зависимое положение нисколько не умаляет ее женского достоинства.
Если
Есть один несомненный признак социальной культуры: если человек научился воспринимать чрезмерное обслуживание самого себя как нечто неприличное. Когда президент Линкольн однажды сам чистил свои сапоги, какой-то иностранец с удивлением спросил его: «Что такое? Вы чистите свои сапоги?» Сделав вид, что не совсем понял вопрос, президент ответил: «А чьи же еще сапоги мне чистить?» Глубоко укоренившиеся взгляды и привычки виноваты в том, что в высших классах общества развилась прямо-таки неописуемая наивность и избалованность в претензиях на личные услуги. В результате уже никто не может себе представить, что разделение труда и «аристократизма» возможно и без того переизбытка услуг, принятием которых многие люди унижают себя до положения паразитов. Может быть, подлинным аристократам среди «аристократов» стоило бы создать высший тип благородства, который получил бы общественное признание?
К кажущимся мелочам, имеющим, однако, далеко идущие последствия, относится и пунктуальная оплата счетов «маленьких людей». Задолжать ремесленникам и как можно дольше не платить – считается особо смешной выходкой у неунывающего студенчества. Но тут заложено погибельное, разрушающее характер неуважение к тяжкому труду, господское высокомерие, на которое рабочий класс реагирует с озлоблением и презрением. И нет ничего менее аристократичного, чем заставлять тяжело работающих людей, у которых нет счета в банке, ждать заработанных ими денег. «Одним из величайших зол нашей социальной жизни является то, – говорит Хилти, – что в университетах ощущение истинной аристократичности, несовместной с неотданными долгами, даже в самых образованных кругах зачастую притупляется на всю оставшуюся жизнь».
10. Молодой реформатор и старая мудрость
И.М. Зайлер однажды написал берущий за душу диалог между молодым реформатором и старой мудростью. Вот этот диалог:
Реформатор
Жаль, что у нас, реформаторов, слишком сильно связаны руки, чтобы творить добро в церквях, государствах, в мире.
Мудрость
Есть добро, и тебе никто не может связать руки, когда ты совершаешь добрые поступки, если ты сам их себе не свяжешь. Сотвори сначала добро, тогда все остальное понемногу наладится.
Реформатор
То есть я должен с холодным равнодушием смотреть, как тьма, глупость и произвол тиранят мир – там, где свет, мудрость и справедливость должны были бы повелевать?
Мудрость
Если ты хочешь победить тьму, глупость и произвол, начни, по крайней мере, с самого начала.
Реформатор
А разве я могу начать как-то иначе, нежели чем с начала?
Мудрость
До сих пор ты начинал с конца, хотел сотворить вокруг себя день, а обнимал ночь внутри себя. Дай же взойти внутри себя свету, позволь ему светить в тебе до полудня. А когда он сначала всего тебя осветит, согреет и оплодотворит изнутри, тогда, может быть, он и вне тебя будет светить, согревать и оплодотворять.
Тогда реформатор вернулся в свою хижину и предпринял реформы сначала в себе самом, а потом и в своей хижине. Через год его хижина превратилась в солнце, и тогда свет, тепло и благодать разошлись по всей окрестности, по всей стране.
11. О взаимном дополнении народов и рас
То, что Платон называет «небесной любовью» и «тоской бедности по богатству», то есть потребность
12. Опасности технической культуры
(Обращение к выпускникам средней школы)
Когда вы читаете легенду о Прометее – на чьей вы тогда стороне? На стороне Зевса или титана Прометея, который принес смертным огонь?
Вы, конечно же, на стороне Прометея. Мы все с юных лет привыкли принимать сторону того, кто принес в нашу жизнь силу огня, и даже если он сделал это без разрешения Зевса, мы с радостью прощаем его, потому что кем бы мы были без огня?
А теперь я задам вопрос: какой смысл был тогда приковывать титана к скале на Кавказе? И почему в легенде присутствует орел, который каждый день клюет ему печень? Неужели древние хотели только показать гнев отца богов? Но тут напрашивается следующий вопрос: почему Зевс усмотрел в подвиге Прометея ужасное преступление?
Что ж, в легенде заключен более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд. Часто видишь, сколь меланхолично народная душа в своих мифах и сказаниях воспринимает жизнь, предпочитая печальные, слезные истории, и можно подумать, что это не что иное, как страсть к сентиментальным ощущениям. Это, конечно, иногда имеет место, но в действительности эта любовь к трагическому идет от того, что народная душа своим простым взглядом на жизнь зачастую намного глубже проникает в саму жизнь, чем так называемый образованный человек, которому разнообразные знания не дают ощутить жизнь в ее общих чертах. Вспомните, что именно народ и его фольклор, несмотря на все почитание героизма, с ужасом и отвращением относятся ко всякому титаническому задору, ко всякому отклонению человека от истинного смирения и самоограничения. В античной поэзии это настроение часто выражал хор. В средневековой легенде о Фаусте мы тоже видим странную смесь робкого восхищения героем и уверенность в том, что бунтарь обречен на ад, то есть все, что он делает, в конечном итоге окончится трагедией и, стало быть, не принадлежит царству истинно творческой жизни.