Образ жизни, который мы выбираем
Шрифт:
И глубоко символично, что в Библии грехопадение ставится в центр человеческой истории, а все прочие события соотносятся с ним, получая оттуда свой свет и значение.
О том же говорит и мудрая античная литература. Как страшно кричит Клитемнестра Эсхила в ночных кошмарах, облекая рвущийся из нее ужас в слова: «И если бы все воды мира слились в одном потоке, они бы не отмыли рук убийцы!» А вот как Агамемнону предрекается его погибель: «Убийц народов Бог не забывает!» И когда хор у Софокла в мольбе поднимает руки, он произносит слова, исполненные сильнейшего ощущения неотвратимой реальности нравственных сил:
«О, никогда не дай нам изменить законам,ИздревлеЗдесь выражено ощущение того, что эти законы совести рождены на высотах мудрости и прозорливости, откуда исчезли все обманчивые представления о земной жизни и откуда становится ясным, что поддерживает жизнь в самых ее основах!
Вспомним, наконец, королевские драмы Шекспира: здесь мы видим беззастенчивую жажду власти, мстительность и страсти, надолго заполняющие всю сцену жизни. А потом все это вдруг рушится, сменяясь глубоким бессилием. Мы видим, как Ричард III уже не в состоянии выносить своих собственных преступлений, как леди Макбет бродит по ночам, видим ее супруга, беспомощно борющегося с ужасными образами своей собственной совести!
Все эти жуткие картины суда, по сути, плоды более глубокого видения и знания, чем те, на которые способна сиюминутная политическая прозорливость, выделяющая вещи из целостности жизни и видящая лишь поверхностную сторону событий. А ведь нет ничего более важного для подлинной культуры человека, чтобы люди действующие начали больше прислушиваться к людям видящим и стали понимать, что добро и зло – это такие проявления действительности, которых, правда, нельзя рассчитать, как площади земельных наделов и тонны товаров, идущих на экспорт, но которые гораздо мощнее воздействуют на жизненную основу народов, чем все реальности видимого мира.
В науке о гигиене мы сейчас все больше и больше приходим к преодолению чисто материалистического учения о здоровье. Мы начинаем понимать, что и наше физическое здоровье, и наша нервная система зависят прежде всего от животворной энергии духа, что их действительное восстановление исходит только от него и что все то, что вредит характеру в долговременной перспективе, никогда не будет способствовать нашему физическому здоровью. Придет время, когда такая психотерапия будет применяться и к учению о здоровье общественного организма. Когда мы поймем, что наша прежняя мудрость о «сохранении нации» как раз с точки зрения реальной политики была убогой и близорукой халтурой. Ведь и государство живет не только тем, чтобы «хватать и не пущать», а, в конечном счете, духовным и нравственным благородством всей своей политики, поддержкой, которую такая общая политика придает всем высшим решениям в жизни нации. Там же, где нравственные силы на большой сцене государственной политики предаются осмеянию, где они приносятся в жертву идолу ощутимого, сиюминутного успеха, где прирост обрабатываемых сельскохозяйственных площадей ставится выше роста правосознания граждан, вместо того чтобы всячески пестовать и поддерживать это чувство правосознания как драгоценный капитал и основу всего национального здоровья и способности к культурной жизни, там очень скоро приходит осознание того, что, как и во внутренней жизни нации, беспардонная жажда власти теряет последние остатки совести, а дух близорукого самоутверждения одерживает верх над глубокой реально-политической мудростью, сформулированной в словах: «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» [17]
17
Мф, 10, 39.
Отделить политику от нравственного закона – это то же самое, что попытаться отделить судоходство от мореведения (океанографии). Нравственные истины дают нам глубочайшую ориентировку на то, на чем держится сам фундамент человеческого сообщества. Кто хочет освободиться от этого, тот освобождает себя от самой реальности жизни и будет судим ею.
Бьёрнсон однажды очень верно сказал: «Я говорю тебе, что страна, взявшая то, что принадлежит другому, затачивает «фомку» вора, что она обостряет и без того жестокие слова начальника, что она поражает совесть в ее правах – как в семье, так и в обществе!»
Государство не такое простое живое существо, чтобы жить одними грубыми движениями инстинкта самосохранения, которые наше «реалистическое» искусство государственной деятельности рассматривает как верх предусмотрительной мудрости. Государственная организация
Существует старая и полная глубокого смысла традиция возводить общественные здания из самых лучших материалов в самом возвышенном стиле как символы высшего достоинства и значения государственного сообщества. Когда же наконец в ум и совесть народов и их ответственных государственных мужей проникнет та истина, что и публичная политика великой страны не должна являться миру в формах, более низких и мелочных, а в более благородных и великодушных, нежели политика частной жизни? И что нет более важного «представительского долга» государства, чем делать все для того, чтобы все его акции и проявления становились поддержкой и своего рода рукоположением всех и каждого в величие характера, вместо того чтобы культом сиюминутного успеха вводить в заблуждение совесть человека!
Будем надеяться, что уже недалеко то время, когда великие культурные народы начнут выстраивать свое национальное самоутверждение возвышенными методами, вместо того чтобы использовать те мелочные средства, которые характерны для национальной политики страха, но никак не приличествуют подлинной политике власти и культуры. Это будет время, когда сильные нации наконец найдут в себе мужество стать великодушными, а настоящие политики возьмут на вооружение слова Гладстона, адресованные государственным деятелям: «То, что неверно с точки зрения морали, никак не может быть правильным и в политическом отношении!»
14. Профессия воспитателя
Рассмотрев абсолютное большинство современных профессий, мы поймем, особенно если принять во внимание непрерывную борьбу за существование, как много в них больших и малых соблазнов, как бессердечно они принуждают человека к тому, чтобы мало-помалу отказываться от своего лучшего «я», полностью подчиняясь ничего не стоящим условностям. Совершенно иначе дело обстоит с профессией воспитателя! Почти все требования, предъявляемые к этой профессии, вырывают человека из того мира, каков он на самом деле, в тот мир, каким он должен быть. Профессия воспитателя – постоянное, волнующее напоминание о том, что он должен обратиться к своему лучшему «я» и стать в высшей степени добросовестным человеком. Для не окончательно очерствевшего человеческого сердца дети – что постоянно звонящие пасхальные колокола, воскрешающие в человеке самые высокие порывы. Есть люди, тысячекратно хулившие правду. Но все же, когда на них смотрят детские глаза, они испытывают непреодолимое желание сознаться во всем, что они предавали и от чего отрекались. Да, мы видим, как часто даже закоренелые преступники впадают в ярость, видя зачатки порока в собственных детях. В них бессознательно просыпается желание хотя бы в своих детях вырасти над собой, преодолеть весь ужас их собственной жизни, загубленной неуправляемыми инстинктами!
Итак, величайшее благо профессии воспитателя состоит в том, что она делает нас более аккуратными во всех наших ежедневных привычках, осмотрительнее в словах и пробуждает лучшие намерения, вырывающие нас из внутреннего застоя.
Мы намеренно ставим это обратное действие профессии воспитателя на нас самих на первый план, потому что в наше время бурного развития педагогики слишком часто забывают, что наибольшего воспитательного эффекта можно добиться не прямым воздействием на подопечного, а опосредованным методом «самовоспитания воспитателя». Мы несравненно сильнее воздействуем на ребенка тем, что становимся лучше, работая над собой, чем тем, что мы ему говорим. Мы становимся организующей силой в этой жизни не тем, что запрещаем другим, а тем, что запрещаем себе!