Образцовый самец
Шрифт:
Утром станция бурлила. Работа не то чтобы совсем встала, но шла гораздо медленнее, чем могла: все обсуждали арест Баева. Ругались, ужасались, делились подробностями. Кто-то вспомнил, что у научрука уже были проблемы с его игорным азартом, ещё на Земле, и едва не дошло до увольнения, но потом он вроде как взял себя в руки. Но всё равно в виновность Баева люди всё равно верили с большим трудом, потому что его любили и привыкли к нему.
Однакo, как ни страннo, верили всё-тaки легче, чем в винoвноcть начбeза. Лично меня это очень радовало, потому что я лелеяла грандиозный план примирить cвоего уже — с ума сойти! — мужа с научным сообществом «Чёрного лебедя», и момент для этого был вполне подxодящий. Осталось только выбрать какой-нибудь удачный повод для нeформального представления его хотя бы своей лаборатории. Потом, не сегодня, надо дать им какое-то время привыкнуть.
В момент явления Гаранина в лаборатории среди рабочего дня коллектив поначалу притих, как мышь под веником: кажется, все решили, что чёрный полковник вернулся к своим обязанностям и будет страшно мстить, поэтому у нас внеплановая проверка.
Захар, однако, вежливо поздоровался со всеми и невозмутимо окликнул меня уже привычным «Вась!». Коллеги опешили уже от такой фамильярности, потому что от остальных я подобного сокращения не терпела, а тут — даже не поморщилась. Чтобы окончательно их добить и снять вопросы, я отложила дела, подошла к мужчине, поцеловала его и, подцепив за локоть, потащила прочь. Провожала нас звенящая тишина.
Конечно, новость они пережили. После возвращения с обеда меня, правда, засыпали вопросами, но это даже не раздражало: изумление коллег было понятно. Потом привыкли, успокоились, и через несколько дней окончательно перестали насторожённо коситься на Гаранина.
Впрочем, отношение к нему естественным образом изменилось после нападения на станцию и без моего участия, и уже мало кто всерьёз сетовал на дотошность и солдафонство начбеза. Практика показала, что он оказался прав, и это сделало коллег гораздо более послушными и ответственными. Учёная половина «Чёрного лебедя» даже против гаранинских учебных тревог перестала роптать. На второй раз мы даже уложились в норматив, по какому поводу Захар ходил чрезвычайно довольным несколько дней. И действительно, как обещал, добившись один раз нормальной реакции, перестал так изводить народ своими учениями. После чего был окончательно прощён и принят. А наш брак стал лишь дополнительным аргументом в пользу того, что чёрный полковник — нормальный мужик.
Куйков я теперь вспоминала с отголосками прежнего содрогания, но во многом — еще и с благодарностью. Если бы не это приключение, так бы мы и ходили с Захаром одними коридорами, но вряд ли смогли бы друг друга найти. И дело тут, конечно, не в генетической совместимости, хотя и её результаты мы, думаю, сумеем оценить года через три-четыре, когда соберёмся заводить детей.
Легко, когда гены — единственный критерий. А вот выяснить, что этот грубый хмурый мужчина на самом деле — нежный, чуткий и потрясающе надёжный, рядом с которым можно наконец почувствовать себя счастливой — тут никакой шулик не поможет. Только практика и ничего, кроме практики!