Обреченное начало
Шрифт:
— Тогда мы не сможем оставаться здесь дольше, — сказал Дени.
Она тряхнула головой:
— Почему же? Останемся здесь до октября.
Потом повернулась к нему:
— Обещаю тебе, дорогой.
Дени опустил взгляд.
— Ты не знаешь мою маму, — сказал он. — Подожди, когда начнут ходить поезда, тогда посмотришь.
Он подошел к двери. Небо над долиной было сумрачным. Солнце садилось, и на холмах лежали красные отблески. Дени сел на пороге, подперев руками подбородок. Она присела рядом. Обняла
— Не грусти, дорогой.
— Еще один день прошел, — сказал он, — сколько их у нас осталось?
— Их у нас осталось — вся жизнь, дорогой.
Дени понизил голос:
— Конечно — вся жизнь. Но кому нужно, чтобы эта идиотская война заканчивалась? Очень надеюсь, что боши выгонят всех отсюда и начнутся новые бомбежки.
Она закрыла ему рот рукой.
— Не говори так. Мы останемся здесь.
Позже, в комнате, они лежали с открытыми глазами в темноте — бок о бок, щека к щеке.
— Клод.
Она приподнялась.
— Да.
— Когда нужно будет возвращаться, покончим с собой вместе, вот и все.
— Сегодня ты готов убить всех на свете.
— Покончим с собой, — сказал Дени.
Поцелуй.
— Согласна. Покончим с собой.
— Ты, правда, счастлива? Ты, правда, счастлива со мной?
Еще один поцелуй.
— Не грусти. Я счастлива, ты прекрасно это знаешь.
Она невольно вздохнула и пожала плечами под одеялом.
— Не думай больше об этом, дорогой мой. Мы останемся здесь.
— Надолго? — сказал Дени.
— Хочешь, я зажгу для тебя сигарету? Не грусти.
Она зажгла сигарету в темноте, протянула ему.
— Знаешь что? Я вижу тебя в свете этого маленького красного огонька, — сказала она. — Не грусти.
Она прижалась к нему, снова поцеловала.
— Эта идиотская война, — сказал Дени.
Как-то вечером, два или три дня спустя, когда они гуляли перед сном, внезапно на дороге, ведущей к дому, в темноте, примерно в десяти шагах от них, ослепительно вспыхнули фары.
Голос по-немецки приказал им оставаться на месте и не шевелиться.
Их было четверо: трое солдат и офицер Вермахта. Плутая по проселкам на грузовике, они заблудились. Все были молоды. Даже офицер, который подошел первым, выглядел в свете фар на двадцать. Они были без оружия, старались показать, что настроены миролюбиво, но в эту неделю рассказывали так много ужасов, что Дени и Клод инстинктивно прижались друг к другу, у них перехватило дыхание.
Никто из немцев не говорил по-французски. Офицер повторял:
— Не страх! Не страх!
Он показывал Дени свои пустые руки, тыкал себе в грудь пальцем, указывал на остальных с кривой, забавной ухмылкой, стараясь внушить доверие.
— Мы друзья! Мы кончить война! Deutschland! Семья! Ты понимаешь? Мы друзья!
В какой-то момент один из солдат, стоявший позади остальных, принялся кричать. Что именно он кричал, Дени понять не мог, но это неожиданно вызвало у него приступ необъяснимого нервного смеха. Звучало все так:
— Я австрийский! Социалист! Социалист!
Офицер приказал солдату замолчать. Он сказал по-немецки разгневанным голосом что-то вроде: «Заткнись, придурок, ты их пугаешь».
Теперь немцы вчетвером окружили их. Дени заметил, что они сорвали с формы знаки различия, и даже офицер был без фуражки. Клод говорила по-немецки. Дени сказал ей:
— Им нужно двигаться к югу. Там они смогут сдаться первому встречному американскому солдату. Скажи это им. Скажи, что американцы совсем близко.
Она перевела. Офицер выслушал и покачал головой. Он сказал что-то по-немецки. Дени разобрал слово «kaput».
— Они не хотят возвращаться назад, — сказала Клод. — Говорят, что везде партизаны, и их расстреляют. Они хотят вернуться в Германию.
— Откуда они приехали?
Она спросила у офицера.
— Их часть располагалась недалеко от Марселя. Они покинули свою колонну в сумерках, неподалеку от Сент-Агрев.
Офицер кивал головой по мере того, как она переводила. Потом протянул руку и двумя пальцам взялся за свитер Дени. Что-то произнес по-немецки.
— Он хочет переодеться в штатское, — сказала Клод, — хочет нашу одежду.
— Одежду, — повторил офицер, кивая. — Одежду.
Он умоляюще посмотрел сначала на Дени, потом на девушку. На освещенной дороге лежали длинные тени.
— Скажи им, что у нас нет для них одежды, — сказал Дени. — Скажи им, пусть оставят нас в покое.
Она не стала переводить. Немцы ждали, сгрудившись вокруг них. Через несколько мгновений она сказала Дени:
— Отдай им свой свитер. Отдай рубашку. Так будет лучше.
Дени подчинился. Когда он остался голым по пояс, а офицер забрал его одежду, двое солдат сняли свои гимнастерки. Офицер посмотрел на Клод. Она тоже сняла свою шерстяную куртку, потом блузку с короткими рукавами и вышитыми на груди инициалами одной из кузин: Л. Б., Лу Бриас. Ее взял себе офицер. Все молчали. Офицер снял гимнастерку и в лучах фар накинул на обнаженные плечи девушки, дрожавшей не только от холода, но и от волнения.
Затем повернулся к солдату, который натянул на себя свитер Дени и что-то сказал ему по-немецки. Солдат пошел к грузовику и вернулся с буханкой черного хлеба и большой железной коробкой. Клод отказалась взять их.
— Масло, — сказал офицер Дени, — очень хорошо.
В тесной блузке Лу Бриас, которую он даже не мог застегнуть, офицер выглядел нелепо и нестрашно. Дени взял хлеб и железную коробку.
— Не нужно, — сказала ему Клод. — Мы не за это им помогаем. Это плохо.