Обреченность
Шрифт:
Громко стуча каблуками по каменному полу, в полной тишине группа советских офицеров прошла через весь цех и остановилась напротив офицеров, одетых в немецкие мундиры. Маршал молча рассматривал пленных, цепляясь взглядом за немецкие петлицы, кокарды. остатки погон и, поморщившись, спросил:
— Старший лейтенант Бондаренко, здесь?
Один из сопровождающих громко крикнул.
— Бондаренко! К маршалу!
Бондаренко шагнул вперед.
Он никогда ничего не рассказывал о себе. Знали только, что из детдомовцев.
В прошлом старший лейтенант Красной армии, сейчас -майор РОА.
В 5м полку командовал взводом, эскадроном. При развертывании Пластунской бригады принял разведывательный дивизион, потом 9й полк.
Офицер редкой отваги и такой же трагичной, горькой судьбы.
Толбухин и Бондаренко несколько мгновений не мигая молча смотрели друг другу в глаза.
— Бывший старший лейтенант, гражданин маршал Советского Союза- сказал Бондаренко.
— Приказа о разжаловании еще не было. Это ты под Питомачей был? — спросил маршал.
— Я.
— Не стыдно тебе, советскому офицеру фашистские погоны таскать? Ты ведь Родине присягал?
— Я Родине не изменял. Что касается присяги, то и вы когда то российскому императору присягали!
Маршал нахмурился.
— Не в твоем положении Бондаренко, сейчас дерзить маршалу.
Потом повернулся к свите, сказал:
— Разбили мне эти два засранца, Бондаренко с Кононовым 703й стрелковый полк Шумилина! Кстати Кононов здесь?
— Нет? Ну ладно, все равно никуда не денется.
Толбухин опять повернулся к Бондаренко.
— Ладно, живи дальше. Во всяком случае, воевал ты храбро. Жаль только, что раньше у меня не оказался.
У Толбухина был хорошо поставленный командный голос, властный взгляд. Во всем чувствовалась порода.
Маршал помолчал. Выдержал паузу.
— Штрафную роту бы тебе дал. Еще бы и героем у меня стал!
Бондаренко ничего не ответил.
— Ну, молчи, молчи, — Толбухин резко развернулся и не дожидаясь сопровождающих вышел из цеха. — Герои, мать вашу!..
* * *
Под вечер к дверям цеха подъехало несколько штабных, открытых машин.
На фоне заката были отчетливо видны фигуры приехавших. В окружении советских офицеров стояли Петр Николаевич Краснов, одетый в немецкий мундир и Андрей Григорьевич Шкуро. Обрюзгший, седоусый в потертой немецкой шинели и фибровым чемоданчиком в руках.
Краснов держался с мучительным достоинством. Он как бы стал меньше и суше от пережитых потрясений. Уголки сухого старческого рта были трагически опущены, пергаментная, иссеченная морщинами кожа лица- бледна. Серебристо поблескивал бобрик седых волос.
На распахнутой шинели Шкуро — русские генеральские погоны. На груди пестрели орденские ленточки. Два часа назад при передаче его советской стороне, генерал Шкуро сорвал с груди британский рыцарский орден и швырнул его на землю перед английским офицером.
Андрей Шкуро стоял у машины, облокотившись на нее рукой. Около него стоял советский военный корреспондент, в круглых очках. Разговор шел о гражданской войне. Андрей Шкуро говорил громко, не снижая голоса.
— ...Под Касторной? Как же! Помню! Рубил я вас, краснюков в собачье крошево и там!
В трех шагах от них стоял майор из армейского отдела СМЕРШ. Он смерил Шкуро взглядом.
— Закончить разговоры! Конвой, увести арестованных.
Шкуро повернулся к нему лицом.
— Когда говорите с генералом, подобает встать смирно и взять под козырек.
Майор улыбнулся, послал ему ненавидящий взгляд:
— Я учту это!
Шкуро побагровел и резким фальцетом выкрикнул:
— Передайте своему начальству, чтобы оно научило вас субординации.
Майор лапнул кобуру.
— Иди, иди падла. Я и не таких как ты в землю вгонял.
Шкуро попробовал что-то ответить.
— Иди, сука!
Кивком головы майор подозвал к себе лейтенанта:
— Ты смотри в оба глаза за Шкуро. Буйный! Как бы не сотворил чего. Головой отвечаешь.
Когда генералов повели через цех в особое помещение, они прошли очень близко от казаков. Узнав земляков, Шкуро обреченно махнул рукой:
— Эх, хлопцы, хлопцы! Говорил я вам не отдавайте винтовки, а то... вырежут на хер!
Краснов обернулся к казакам:
— Прощайте, станичники! Храни вас Бог! Простите, если кого когда обидел, — и, пошел тяжело опираясь на палку.
Генералов под усиленной охраной разместили в комнатах, отдельно от казаков. В течение почти всей ночи генерал Шкуро стремительно метался по комнате, прикуривая одну папиросу от другой. Коричневые от табака пальцы дрожали.
Он захлебывался кашлем, хрипел и безостановочно балагурил с советскими офицерами, заходившими в комнату. С прибаутками и матерками Шкуро рассказывал о гражданской войне. Полковник из политотдела армии пробовал ему возражать, но Шкуро не лез за словом в карман:
— Драл я вас, красных конников, так, что пух и перья летели! При этих словах остальные офицеры смущенно улыбались, оглядываясь по сторонам.
Он шутил, но в глазах плескалась бездонная, огромной силы тоска, от которой делалось не по себе...
Генерал Краснов опустошенный трагическими событиями последних дней, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Сухие пальцы сжимали трость.
Вечером 30 мая 1945 года Петра Николаевича Краснова и еще двенадцать казачьих генералов погрузили в накрытые тентом грузовики. Усатый старшина передернул затвор автомата.