Обреченность
Шрифт:
Ганжа молча глотал слезы, которые медленно текли по его обветренной щеке.
— Прости меня, Шторм! Прости!
Стояла тишина. Шум ручья не нарушал ее— наоборот, казалось, что он ее лишь усиливает.
Подошел Мокроусов, положил ему на плечо руку.
— Все заканчивай, казак. Нечего сопли распускать. Пора в лагерь. Взгреют нас за отлучку.
Ганжа повернул к нему постаревшее от слез лицо:
— Нет!
– сказал он, высвобождая плечо. — Я ухожу. Прощай. Должно, не свидимся больше.
Обнялись крепко, прощаясь навсегда и Ганжа пошел в сторону леса, сутулясь, и заплетаясь ногами, словно пьяный.
Митя окликнул его с дрожью в голосе:
— Брат, ты же казак! Может быть со всеми?.. А..?
— Потому и ухожу, что казак!.. Не могу я на бойню, словно баран. Прощай...
Через несколько часов прибыли автомобили и танки. Британские солдаты тут же начали собирать казаков и насильно запихивать их в грузовики.
Первыми в Юденбург отправили кавказцев. Началось с кабардинцев.
В тот же день то же самое происходило и в колоннах осетинской и карачаевской. Больше всего удалось спастись карачаевцам, потому, что они были дальше и их окружили после всех.
* * *
А в это время в Австрии, недалеко от Инсбрука в один из домов, сдаваемых приезжающим на отдых и лечение, позвонили в дверной звонок.
Когда хозяйка открыла дверь на пороге она увидела троих мужчин в форме немецких офицеров с нашивками восточных войск на рукавах мундиров.
Старший из них, высокий, седой человек человек с усами и острой бородкой сдержанно поклонился опираясь на трость и спросил:
— У вас можно снять жилье на несколько дней, милая хозяйка?
Фрау Моор не любила иностранцев. Но перед этим постояльцем не смогла устоять. Его плохой немецкий вполне компенсировался его учтивостью. В нем чувствовалось благородство остзейского барона.
Хозяйка ошиблась. Ее постояльцы не имели никакого отношения к остзейцам. Это был полковник Кулаков и с ним двое казачьих офицеров. Через несколько дней хозяйка обратила внимание, что седой казак может ходить лишь опираясь на трость. Убирая в комнате увидела протезы. Полковник был без ног.
В столовой фрау Моор говорила своей соседке:
— Я никогда не думала, что эти казаки такие приятные люди. Этот офицер такой вежливый и воспитанный. Я бы не стала возражать, если бы он пожил у меня подольше.
Спустя несколько дней она услышала шум остановившейся на улице автомашины. Выглянув в окно увидела, как из нее вышли несколько советских офицеров, которые направились к ее дому.
Через некоторое время внизу раздались - шум, крики, яростная брань, будто там происходила борьба или драка. Испугавшись хозяйка закрылась в своей комнате, молясь, чтобы бандиты не тронули ее.
Когда утром она спустилась вниз, то увидела перевернутую и разломанную мебель, а на полу следы крови.
В этот же день насмерть перепуганная женщина с негодованием жаловалась зашедшей соседке.
— Вы знаете фрау Фрингс, эти советские офицеры настоящие звери. Они не щадят никого. Я так испугалась. Слава Христу, что нас оккупировали англичане, а не эти варвары.
Полковника Кулакова и его товарищей захватила спецгруппа СМЕРШ и перевезла в Вену. Кулакова бросили во внутреннюю тюрьму дворца Эпштайн, где располагалась штаб- квартира советских войск.
В тюрьме у него отобрали протезы и трость. Ежедневно его вызывали на допрос на один из верхних этажей здания. Он должен был подниматься наверх и спускаться в подвал, ползя на руках и обрубках ног.
На лицах надзирателей было написано нескрываемое любопытство. Что же мог сделать этот инвалид, если его держат в штрафном боксе?
Один их них спросил спросил своего напарника:
— А этого за што?
Оглянувшись тот ответил вопросом на вопрос:
— Анекдот про зайца знаешь?
— Нет!
— Тогда слушай:
Бежит по лесу заяц. Его спрашивают: «Чего ты, заяц, бежишь?»
«Там верблюдов е...», — отвечает. «Так ты же не верблюд!» «Э, все равно вые... — а потом доказывай, что ты не верблюд».
— Га- га-га! Гы-гы-гы!
После допросов Кулакова по каменным ступеням опускали в подвал и оставляли лежать на грязном бетонном полу.
В камере не было окон, откуда-то сверху едва брезжил искусственный свет. Глаза с трудом различали предметы. Серые от грязи нары, ржавый железный стол. В металлическую раковину капала вода из неплотно закрытого крана.
В тусклом свете лампы Кулаков как бы со стороны видел на полу скрюченный обрубок. Время от времени обрубок с трудом открывал глаза и шевелил разбитыми губами:
— Во имя отца и сына...
Он бился головой о холодный бетонный пол и молил Бога только о смерти. Лишь она могла избавить его от мук и боли.
На серых бетонных стенах повис липкий страх. В углах притаилась его мерзкая рожа.
Листьями опавшими падали на бетонный пол слова молитвы.
— Спаси, Господи, люди Твоя... оставь, прости, Боже, прегрешения наши...
У тяжелой оббитой железом двери топтался старшина коридорный. На нем была синяя фуражка с красным околышем, синие галифе, темно-зеленая гимнастерка.
— Помяни, Господи, братьев наших плененных...
– как стон слышалось из-за двери.
Скрипя блестящим сапогами коридорный отошел от двери.
«Молись, молись блядь фашистская... Предатель. Пойду чифиру заварю. Все время быстрее пойдет» - бурчал старшина, ставя на плиту чайник.
Арестант скользил безумным взглядом по каменной стене. Был он весь в холодном поту.